Юлии вдруг сделалось страшно.
— Нет, не стресс. Это врачи мне в один голос сказали. Точнее, явно не только стресс. Понимаете, Вероника Ильинична, я ведь еще ни с кем этим не делился, потому что не с кем поговорить — родители Юли умерли, мои тоже, с прочими родственниками о таком не поговоришь, друзей у нас как таковых нет…
С родственниками не поговоришь, а с домработницей, стало быть, запросто? Эх, Рома, Рома…
— Потому что я ведь не все результаты многочисленных анализов Юле сообщил. И с врачами, прежде чем они с нами обоими беседовали, всегда говорил сначала один…
Юлия едва сдержала изумленный возглас. Вот, оказывается, какие интриги любимый муженек развел у нее за спиной.
— И даже не один и не два, а целых три светила психиатрии исходят из того, что Юля страдает… Страдает тяжелым психическим заболеванием! Правда, предварительные диагнозы ставят разные, ведь для точного нужно долгое комплексное обследование, а на него…
Не выдержав, Юлия влетела на кухню и крикнула, уставившись на обомлевших Романа и Веронику Ильиничну:
— А что они тебе еще сказали, Рома? И даже если и сказали, то отчего ты сообщаешь эти деликатные сведения этой… этой мокрой курице?
Муж, уже оправившийся от удивления, вызванного внезапным появлением Юлии, ответил:
— Потому что я тоже человек. Потому что мне тяжело. Мне нужен совет хорошего друга. А Вероника Ильинична для нас член семьи. И, кроме того, она удивительной мудрости и практической смекалки женщина… А вовсе не мокрая, как ты изволила выразиться, курица.
— А может, мужчина? — крикнула Юлия и, подойдя к столу, на котором красовалась ваза с принесенными Вероникой тюльпанами, выхватила растения, бросила их на пол и добавила: — А то, что она еще не мокрая, так это легко поправимо!
И облила Веронику водой из вазы. Та, закудахтав (ни дать ни взять самая что ни на есть настоящая мокрая курица), вылетела прочь. Роман, лицо которого было непроницаемо, заявил:
— Довольна, солнышко?
— Ты же хотел называть меня теперь «крысочкой», Рома. Уже запамятовал?
Но не он запамятовал, а она сама — со своими провалами в памяти. Но она не могла вспомнить — или не хотела?
Муж, вздохнув, подошел к ней, держась, однако, определенной дистанции, и Юлия вдруг поняла, что это, по всей вероятности, из-за тяжелой хрустальной вазы, которую она все еще держала в руках.
И которой без особых проблем можно было проломить череп.
— Юля, не надо. Я ведь хочу тебе помочь. Мы все хотим тебе помочь…
Он прикоснулся к ее руке, и Юлия вдруг разрыдалась. Муж заключил ее в объятия и произнес, гладя ее по голове: