Лишка поправила гребень, удерживавший серо-седые косы, невзначай коснулась расшитой всяческими деревянными оберегами, не больше монетки, кожаной полосы, скрывавшей «лихое» око.
— Проходи-проходи, — пригласила матушка. — Выбирай любое место.
Лишка только загадочно улыбнулась. Предлагать еду такой гостье принято не до ворожбы, а после. Такой обычай. Она задумчиво посмотрела на меня, потом на Дивислава. У брата был вид откровенно скучающий. И под взором Лишки он ни капли не смутился, а наоборот — дерзко посмотрел в глаза. Та усмехнулась и погрозила длинным изогнутым пальцем с крупным перстнем, закрывавшим всю нижнюю фалангу.
Потом прошла в дальний угол. Достала из холщовой сумки мешочек с травами и ароматные камни, потом циновку. Раскатала циновку и уселась на неё. Поправила широкую юбку с пёстрым рисунком, позвенела бубенчиками и колокольчиками на рукавах.
Дивислав тихо выдохнул рядом. Я покосился на брата. Всё это представление откровенно наводило на него скуку. Матушка вернулась на своё место, где сидела до нашего прихода, занимаясь шитьем. Подготовка — дело такое, вот когда лично каждому ворожить начнет, то тогда уж один на один придётся.
Через некоторое время помещение заполнил аромат смолы и хвои. Сизый дым заполонил всё пространство, свежая и острая нотка сушёных трав кружила голову.
— Прошу всех выйти и остаться одного младшего Кощея, — донесся хриплый голос Лишки.
Дивислав поморщился, словно раскусил лимон. Матушка без слов тихо поднялась и направилась к выходу. Обернулась, глянула на меня. Короткий кивок, дающий понять — иди же.
Я только пожал плечами и похлопал брата по руке.
— Разрешаю её удавить, если что, — шепнул ему на ухо.
Дивислав не отреагировал, однако по глазам было ясно, что он серьёзно задумался над этим предложением. Я еле сдержал улыбку и выскользнул вслед за матушкой. Коль уж сказано выйти, то придётся подчиниться.
Однако стоило нам оказаться в коридоре, как она нахмурилась, потом прильнула к двери, будто хотела что услышать.
— Не нравится мне всё это, — вдруг произнесла матушка, закусив нижнюю губу.
И хоть я сам пока ничего не чувствовал, волна тревоги, исходившая от неё, заставила насторожиться.
Не знаю, сколько времени мы так стояли. Однако в тот момент, когда я уже подумал, что пора бы и честь знать, голова вдруг немыслимо закружилась. Сердце забухало набатом в висках, а воздуха стало не хватать. Я попытался взять контроль над происходящим, но перед глазами поплыло. Земля ушла из-под ног, все звуки исчезли. Какое-то время я находился в подвешенном состоянии, не в силах пошевелиться.