— У меня есть телефонный аппарат… — сообщил отец.
— А… Попробовать стоит. Конечно, мы только принимать сможем.
— Да, для оборудования вещающей станции у нас нет необходимых приборов.
— А что бы тогда? — поинтересовался Андрей Матвеевич.
— Тогда мы смогли бы послать кое-что от себя… Запрос сделать… Кричать на всю Россию, повествуя о своих приключениях.
— Глупости! — отрезал Дубов. — Это-то нам ни к чему, обойдемся без запросов, проживем пока смирненько, никому о себе не заявляя. Принимать телеграммы — дело полезное, а запрашивать обождем, нечего самим на рожон лезть.
Наконец одним декабрьским вечером аппарат ожил. Папа долго сидел возле него, прижав к уху телефонную трубку и повертывая пуговку своего аппарата, — ловя, как он говорил, волну. И вдруг он кивнул головой наблюдающему за ним Георгию:
— Есть…
Они слушали оба, чередуясь. Очевидно, сведения, принятые аппаратом, были нерадостны, судя по тому, что у Георгия было сильно расстроенное лицо.
— Ну, что хорошего? — спросил Андрей Матвеевич.
Георгий, бросив трубку аппарата, махнул в сердцах рукой:
— Колчак продолжает отступление, красные в Томске…
— В Томске?! — воскликнули все присутствующие.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — комически развел руками Фома Кузьмич. — Не скоро дойти теперь правителю до Москвы! — и нельзя было понять, сожалеет он или радуется неудачам Колчака.
Англичанин лишь свистнул.
Как бы желая удостовериться в истине полученных новостей, все по очереди брали слуховую трубку, прижимали ее к уху. Дошла очередь и до меня. Я услышал в трубке лишь потрескивания и писк.
Послушала Клавдия Никитична, покачала головой, плюнула и перекрестилась:
— Тьфу, наваждение! И какие это новости — писк один! Протянули невесть где, на дереве, проволоку, напутали тут ее и слушают, как малые дети забавляются! Плюньте на проволоку вашу, дайте я лучше на картах вам погадаю, всю правду-истину скажу.
Англичанин и отец рассмеялись, а Андрей Матвеевич рассердился:
— Ложилась бы ты, мать, спать лучше.
— А не врут большевики, распространяя из Москвы свою пропаганду? — осторожно справился Николай Дубов.
— Мы же принимаем Омск, — сказал Георгий.
— Ну?
— Ну и там красные…
Все замолчали. Мама в этот вечер долго плакала и о чем-то тихо говорила с отцом.
В долгие зимние вечера занимались кто чем мог. Электрическое освещение скрасило нашу жизнь. Камин придавал залу уют. Мама обычно читала и перечитывала свои романы. Дочитает до конца и принимается снова. С клубком шерсти на коленях дремала Клавдия Никитична. Андрей Матвеевич прохаживался по залу, вполголоса напевая. Отец, Фома Кузьмич, Ахмет и Марфуга что-либо мастерили. Николай хандрил, бесцельно слоняясь взад и вперед, или валялся на кровати в комнате холостых. Георгий подолгу просиживал у радиоприемника и все слушал. Рисней, с неизменной трубкой в зубах, безмятежно смотрел в окно, развалясь в кресле. О чем думал англичанин, волею судеб занесенный с берегов Темзы в глухую долину Урала, никто не знал. Люба обычно засыпала на руках у матери, зачастую не дождавшись даже ужина.