Она любила Лео и Камиллу. «В конце концов, этим бедным деткам не очень везет в жизни!» Их она выносила за скобки своих громогласных речей о классовой борьбе. А когда я напоминал ей, что эти «бедные детки» были наследниками крупного состояния, она лишь пожимала плечами: «А где же твое сострадание, Рафаэль!» Так что, отныне мне следовало рассматривать близнецов как объект гуманитарной помощи? Я возмущался непоследовательностью ее взглядов, но, скорее, так, для виду, — на самом деле я был счастлив и горд ее нежностью по отношению к моим друзьям и простотой, с которой проявлялись ее чувства.
Разве любить человека не означает видеть его во всей обнаженности, без наносной мишуры? Просто быть на его стороне? Однако я ревновал к этой непроизвольной нежности между моей матерью и близнецами. У Лео и Камиллы в семье было полно людей, которые могли их любить, а у меня была только мама, разве это справедливо? А вы, мой драгоценный психоаналитик, меня прервали: «Гм-м, вернемся к тому, что вы сказали Бернару Дефонтену во время его визита в студию». Я был раздосадован тем, что он не выразил особого интереса к моей ревности, из-за которой, как никак, у меня тогда сильно защемило сердце. «Что?» — рассеянно переспросил я. «Вы сказали, что хотели писать», — флегматично продолжили вы. «Да, и что?» — «Это первое, что пришло вам в голову?» Ответ пациента: «Случайно вышло». И раздражение доктора: «Гм-м…» Гм-м, которое походило на «да», что в итоге давало что-то вроде «гм-да, гм-да».
Бывало, выходя после наших сеансов на бульвар Сен-Жермен, я развлекал себя тем, что пытался воспроизвести забавное «гм-да, гм-да», я его напевал, насвистывал, швырял в лица прохожим, и мне было наплевать, если я выглядел сумасшедшим!
Во время второго соединения планет, почти сразу после возвращения близнецов в Бурнёф, в городе стали распространятся нехорошие слухи. Им было но тринадцать, мне шестнадцать лет, и нас еще не изводила мысль о гипотетическом родстве. «Ты слышал, что болтают о Лео с Камиллой?» — спросил я у Поля, когда мое терпение лопнуло. «Да ладно, не обращай внимания!» — ответил Поль. Но я-то хорошо видел, что ему тоже не по себе. «Так что ты слышал?» В ответ он лишь махнул рукой. Дружище Поль во что бы то ни стало хотел уберечь меня от слухов, сохранить мое спокойствие, а значит, и спокойное течение нашей дружбы. Но это также означало, что он им верил. «Кто это болтает? Клод Бланкар?» Поль покачал головой: «Да нет, бедняга никогда на это не решился бы, наоборот, он их защищает!» — «Так кто же тогда?» Мы не знали кто. Но знали, откуда растут уши. Откуда пошел слушок.