— Он, значит, не знает, что, благодаря ему, эта свадьба невозможна?
— Ты отлично скрыла от него, что перестала его ненавидеть.
Урваси покачала головой.
— Не достаточно, увы!
— Так мы объявляем войну царю Декана? — спросила Лила, улыбаясь.
— Не сейчас.
— А мы примем посланника?
— Злая! — вскричала Урваси, которая не могла удержаться от улыбки. — Разве мы не должны изгладить из его памяти оскорбительный прием, который устроили ему в первый раз и за который мне, право, стыдно сегодня. Пойдем, соберем совет, чтобы приготовить встречу, достойную царя.
Тем временем караван подвигался вперед, но слишком медленно, по мнению посланника, горе которого утихало по мере приближения к Бангалору.
Он ехал на великолепно оседланном Ганезе, в башенке с двойным куполом, который поддерживался колонками из чеканного золота. Его сопровождала целая толпа всадников, слонов и верблюдов. Народ сбегался на его пути, чтобы посмотреть на него и приветствовать его. Его дорогу усыпали цветами, пальмами и сандаловым порошком.
В его свите находились священники, астрологи, баядерки, умары, во главе которых стоял Арслан-Хан, ставший верным другом маркиза. Каждые четверть часа звенели царские цимбалы, чередуясь с песнями бардов, которые, играя на арфах, воспевали хвалы подвигам славного путешественника или же древние воинственные сказания.
Бюсси был один с Наиком в своей башенке. Он настоял на том, чтобы пария участвовал в этой поездке и возвратился во дворец, где он занимал такое низкое место.
Наик стал теперь важной особой, и все искали его покровительства. Его официальный титул был: первый писец мелкого письма; как военный, он был лейтенантом. Но он был кое-чем повыше этого: любимец, свой человек настоящего повелителя. Даже весьма гордые вельможи очень низко кланялись первому писцу; но он нисколько не возгордился от этого и служил им, чем мог.
— Помнишь, Наик, сарай, куда меня запрятали, как поганое животное?
— Ах, господин мой! Там-то я и начал жить! Я тебя постоянно вижу лежащим на зеленых ветвях, когда тебя принесли раненым. Кто бы мог сказать тогда, что это входил мой Бог?
— Ты в тот же вечер сказал мне, что царица — невеста; и у меня уже тогда сжалось сердце почти с такой же тоской, какая охватывает меня сегодня, когда я должен от имени жениха возвестить той, которая составляет теперь для меня всю жизнь, что время свадьбы пришло.
— Если бы царь знал, как ты страдаешь, он, конечно, ничего не пожалел бы, чтобы облегчить тебя. Почему не сказать ему всю правду?
— Разве я мог отнять у Урваси такой великолепный венец? Это было бы страшное себялюбие.