Потом наступило молчание; народ удалился; слышался только глухой шум барабана, в который должны были бить день и ночь в знак празднества, да крики рабов, распрягавших слонов.
Маркиз пожирал глазами картину, расстилавшуюся у его ног.
Он ежеминутно бросал взгляды на террасу, где должна была появиться царица, но там только копошилось голубиное население.
Он старался понять расположение дворца, его странные запутанные низкие здания из розового песчаника или белого мрамора, с крышами в виде террас с легкими перилами, его многочисленные дворы, сады, галереи, его изящные триумфальные ворота, высокие зубчатые башни и лепные каменные крыши в виде пирамиды или яйца.
Неподалеку блестел пруд, как клочок неба, и со всех сторон его окружали мраморные ступени.
Это был священный пруд, потому что с наступлением заката солнца там появились брамины. Сняв свои белые одежды, они спустились по ступеням, чтобы совершить омовение и исполнить вечерний «сандий». Бюсси, улыбаясь, перевесился, чтобы увидеть эти нелепости, и искал между ними глазами Панх-Анана.
Окончив молитвы, они надели новые льняные одежды безукоризненной белизны и удалились.
Тогда наступила чудная тишина. Дневной блеск мало-помалу погас в прозрачной свежести; зелень приняла бархатистый оттенок; резкость белизны стушевалась; воздух застыл и казался чистым кристаллом; неподвижный пруд представлялся лазуревой бездной; и, подобно луку Кама-Дэвы, в небе засеребрился месяц.
Бюсси чувствовал, как волнение его росло; теперь он был один; она должна была появиться.
Вдруг свист от внезапного хлопанья тысячи крыльев нарушил тишину, и терраса, на которую он смотрел, скрылась за белым облаком голубей. Когда облако рассеялось, показалась Урваси, вся окутанная золотым покрывалом.
У молодого человека вырвался крик радости, вся душа его рвалась к ней. Ее присутствие всегда было для него как бы магической формулой, внезапно нарушавшей равновесие жизни, заставляя ее бить ключом и в течение минут переживать года.
Царица подошла со стороны молодого человека к краю террасы и, казалось, смотрела на него. Он поднес к губам опаловое ожерелье, которое она ему подарила. Тогда она подняла полный кубок, который несла, протянула его к нему и совершила возлияние вина солнцу за посланника.
Успокоенные голуби снова вернулись и унизали перила балюстрады, подобно жемчужной нити. В одном углу стояла кучка женщин с веерами из перьев и музыкальными инструментами.
Урваси отошла назад и откинула вуаль. Раздались звуки арфы; и прелестным, чистым, звонким голосом она пропела гимн. Природа как бы замерла и прекратила свой шум, чтобы лучше слышать ее.