Во время чтения, как только посланник понял суть дела, порыв радости чуть не лишил его сознания. Он почувствовал, что сердце его переполнилось благодарностью к этому очаровательному царю, которого он так долго не знал; и он не сомневался ни минуты в том, что только из-за него, а не из-за выставленных политических доводов, Салабет принял такое решение.
«Но значит, он знает мою тайну? — подумал он. — Да, через Ругунат-Дата. Как мне это не пришло в голову?
Эта трогательная деликатность возвращения моим именем этого клочка государства — вполне достаточное для меня доказательство. Опьяненный ревностью, я ничего не угадывал. Ах, если бы я не был подле Урваси, я бы тотчас же уехал, чтобы броситься к ногам субоба и заставить его забыть мою несправедливость!»
Бюсси без устали перечитывал это блаженное письмо, которое переполняло счастьем все его существо; но испытывал лихорадочную радость, подобно человеку, который только что избегнул насильственной смерти. Один гаджиб подошел к Бюсси, кланяясь, и сказал ему, что царица ждет посланника для исполнения обряда биры, которым заканчивается аудиенция. Маркиз быстро встал и пошел к трону. Когда он приблизился к Урваси, взгляды, которыми они обменялись, пылали таким огнем, такой безграничной радостью, что они испугались и тотчас опустили веки, чтобы скрыть смысл своих взоров от толпы. Царица немного наклонилась, чтобы дать ему, по обычаю, листьев бетеля и налить ему на руки несколько капель розового настоя.
Пробужденные тигры стали потягиваться, ворча; Бюсси, не замечавший их, сделал жест удивления.
— Ты не узнаешь их? — спросила царица, улыбаясь. — Ты сделал их сиротами, убив их мать, чтобы спасти меня.
— Детеныши тигрицы!
— Разве можно было дать им погибнуть одним: ведь они не были еще способны совершить греха.
И так как он, казалось, хотел приблизиться к ним, она быстрым движением схватила молодого человека за руку, чтоб удержать его.
— Не трогай их! Иногда они добры, но обыкновенно коварны. Что, если они узнают убийцу своей матери и отомстят за нее!
— Так ты не желаешь больше моей смерти?
— Ах, не упрекай меня! — сказала она дрогнувшим голосом. — Ты, которому я обязана больше, чем жизнью! Иди, мы скоро опять увидимся.
Возвратившись в свой дворец, Бюсси, жаждавший остаться один, приказал Наику удалить всех и не допускать никого, кроме посланных царицы. Он принялся ходить по комнате с лихорадочным волнением, которое обеспокоило парию, потом бросился на диван.
— Ты страдаешь, господин? — спросил Наик, приближаясь.
— О нет! Но я не могу совладать со своими нервами и удержать слез. Черт возьми, мне в первый раз приходится плакать от радости! Она свободна! Наик, великодушие субоба освобождает меня от ужасного кошмара, который тяготил мою душу. Мне больше некого ненавидеть. И в сердце моем, переполненном любовью, остается только одна горечь — сожаление, что я раньше не знал сердца царя.