Со стороны большой пагоды раздались мрачные звуки и разнеслись по всему проснувшемуся городу. Звуки кимвал и колоколов чередовались между собой с погребальной заунывностью, возвещая о жертвоприношении, о царском сожжении в честь богов.
— Вот бьет час моего освобождения! — сказала она. — Меня ждут; я готова.
Царица бросила последний взгляд вниз. Там она заметила молчаливую толпу, которая, как ручьи, стекалась по улицам, по направлению к кладбищу. Это пораженный народ шел смотреть на смерть царицы, своей добродетельной богини. Женщины плакали, закрывая лица черными покрывалами, у мужчин волосы были посыпаны пеплом, а некоторые из них несли музыкальные инструменты, сломанные в знак траура.
— Бедный и дорогой народ! — бормотала царица, склоняя голову. — Мой наследник, конечно, не будет так любить тебя, как я! Прости, что я покидаю тебя таким образом, будь сострадателен к низости женщины, которая не может решиться жить в страданиях. Между тем я надеялась дать тебе хороший удел, я хотела дать тебе в цари могущественного и доброго героя, который укрепил и защитил бы тебя. Но он отвернулся от меня, отдернул руку, которой нежно поддерживал меня, унося на самое небо; он дал мне упасть с высоты моих мечтаний в пламя костра.
Она безучастным взором осмотрела еще раз деревья, сады и здания двора, где прошла ее жизнь.
— Того, о чем я жалею, нет здесь! — сказала она.
Она спустилась и отдалась в руки своих прислужниц, которые одели ее для жертвоприношения. Все плакали, оканчивая дрожащими руками свою работу. Слезы скатывались на драгоценные камни в блестящих складках нежной материи. Мангала спрятала лицо, и ее притворные рыдания вызывали улыбку царицы.
— Лила! Где ж Лила? — вскричала она, ища глазами отсутствующую подругу.
— Принцесса не могла пережить тебя, — сказала одна из женщин. — Говорят, она умерла. Знаменитый Абу-аль-Гассан находится около нее, и он запретил доступ к ее дворцу.
— Дорогая Лила! У меня нет времени сказать тебе последнее прости. О, ты, которая так любила меня, что могла бы радоваться моему счастью, которое разбивало твое! Ты, которая столько же, сколько и я, страдала из-за моего горя, может быть, умираешь из-за моей смерти; я посылаю тебе мои самые нежные чувства и уношу воспоминание о тебе, как о благовонном букете.
Урваси была одета. Она посмотрела в большое зеркало полированного золота, в то время, как ей прикрепляли гирлянду девственного жасмина.
Она в последний раз улыбнулась, как женщина, видя в зеркале небесное отражение, и сказала вполголоса:
— Восемнадцать лет, прекрасна и царица! О, жестокий возлюбленный, жертва достойна тебя!