— Похоже, парень все-таки вернулся в Бербер, — сказал он. — Рискованное предприятие. Абу Фатма, так его звали.
В статье не упоминалось имя Абу Фатмы, как, собственно, и любого другого человека за исключением капитана Уиллоби, вице-губернатора Суакина. В ней просто сообщалось, что некие письма, в которых Махди призывает Гордона сдать Хартум и стать адептом махдистской религии, а также копии коротких ответов Гордона, найдены в стене в Бербере и доставлены к капитану Уиллоби в Суакин.
— Вряд ли из-за этого стоило рисковать жизнью, — сказал Мазер.
— Возможно, — несколько неуверенно ответил Дюрранс. — Тем не менее, хорошо, что они нашлись. Может быть, копии сделаны рукой самого Гордона, и, в любом случае, они представляют исторический интерес.
— В некотором роде. Но даже если так, они не пролили свет на историю осады и не имеют реального значения ни для кого, даже для историков.
— Что ж, это верно, — согласился Дюрранс, и он не мог ошибаться сильнее.
На том самом месте, где он искал новостей о Фивершеме, новости сами его нашли, но он того не знал. Он блуждал впотьмах и не догадывался, что эти вести, как бы мало они ни интересовали историков, напрямую касались его собственной жизни. Дюрранс выбросил статью из головы и сидел, обдумывая вчерашний разговор с Этни. Они упомянула Фивершема, это правда — спрашивала вестей о нем. Но, может... скорее всего, она спросила лишь потому, что последние слова ее отца были о Гарри.
Он помнил, что она произносила его имя абсолютно ровно, и в самом деле, само то, что она заговорила о нем, можно считать знаком, что Фивершем больше не имеет над ней власти. В самой ее просьбе не думать о ней весь этот год звучало для Дюрранса нечто обнадеживающее. Ему казалось, если он не сможет, то в конце концов она даст ему желанный ответ. Подождав несколько дней, Дюрранс вновь явился в дом миссис Адер. Этни покинула Лондон и уехала в Донегол. Она собралась внезапно, как поведала ему миссис Адер, и причина отъезда осталась неизвестной.
Однако Дюрранс не сомневался: Этни воплощала на деле то, к чему его призывала. Он должен попытаться забыть ее, а она решила помочь, пропав из виду. И в этом Дюрранс был прав. Но Этни не учла одно обстоятельство — она не попросила его прекратить писать, и осенью из Судана вновь стали приходить письма. Она и радовалась им, и тревожилась: несмотря на общую сдержанность, то и дело в них проскальзывали фразы — например, повторение каких-нибудь пустяков, когда-то сказанных ей и давно забытых — в которых она видела, что несмотря на её мольбу, он все еще постоянно думает о ней.