– А дурак этот из домоуправления свои мешки скоро отсюда уберет, ты не волнуйся, – он снова налил себе, подержал свою бутылку над моей стопкой, но сдержался. – Я еще за год до того, как меня кондратий хватил, на тебя завещание написал, квартиру и все имущество. Так что нотариус со дня на день порадует этих ворюг…
То ли потому, что я не закусывал, то ли от нервного напряжения – вы хоть представляете, что такое выпивать с покойником?! – я уже сильно поплыл. Настолько сильно, что едва не согласился с адским планом. «Можно и наоборот, – подумал я, и уже то, что подумал об этом всерьез, доказывает, что я был не в своем уме. – Он ко мне переедет, а его квартиру чертову продадим… Нет, нельзя – жена будет против…»
– И картины все перетаскивать, – отверг и он мое невысказанное предложение. – Нет, давай уж ты ко мне. Все равно – не сейчас, так через месяц, а не через месяц, так через пару лет… Все равно ведь догонишь, а так хоть квартиру сохраним…
Его аргумент насчет квартиры доконал меня. Как-то я оказался не готов к такой практичности мертвецов по части недвижимости.
Одним движением смахнул я дьявольский банкет на пол, вскочил, опрокинув табуретку, и бросился в переднюю.
Дверь была по-прежнему открыта настежь.
Каким-то образом он оказался впереди меня, он уже стоял на лестничной площадке – все тот же, с растрепанными кудрями и высокомерно задранной большой бородой, в своей вечной, заляпанной красками джинсовой куртке на пару размеров больше нужного…
– Я остаюсь, сосед, – сказал я, – я остаюсь.
Теперь он уже был позади меня, в своей прихожей. Там было сверхъестественно светло, свет клубился и кипел.
– Смотри, – сказал он, – передумаешь, а поздно будет. Трехкомнатные в центре на дороге не валяются.
– Иди, сосед, – сказал я, – иди, а я пока остаюсь.
Свет в адской прихожей вскипел нестерпимо, сосед сделался невидим, дверь захлопнулась, и бумажка с печатью легла на свое место.
* * *
Завязать хотя бы на месяц, что ли, думал я по дороге на работу.
Книга в твердом переплете
Проживание оплачивала принимающая сторона, поскольку конференция происходила в то недолгое время, когда страна наша была симпатична всему цивилизованному миру и даже этим миром любима. Как обычно в этих чувствах, тут соединялись любопытство, удивление, тщеславие и корысть. Потом, как обычно же, любопытство удовлетворилось, удивление рассеялось в привычку, тщеславие померкло, а корысть достигла желаемых целей. И оказалось, что никто никого не любит за пределами вышеназванных составляющих, которые сделались очевидны… Впрочем, одним они были очевидны всегда, другим стали внятны по мере их проявления, а третьи продолжали упорствовать в идеалистических обольщениях – правда, идеализм этот оказался, как часто бывает с идеализмом, в хорошей цене.