И вот надоедливый субъект вошел! Прокашлявшись, отхаркавшись, прочихавшись и отсморкавшись, он завел разговор еще более скучный, чем приготовления к нему. Но если бы он только ограничился своей речью! Нет, после нее этот негодяй начал передавать поклоны от каждого местного жителя. Я был взбешен.
Между ответами на его дурацкие комплименты, мадам д’Инвилль повернулась к нам:
— А вы, милые дети, приходите завтра ко мне, мы поужинаем наедине.
И мне показалось, что на последних словах она нарочно взглянула на меня. От этой догадки мое сердце забилось быстрее, и теперь даже приход бальи[1] не мог испортить мне настроение, ибо мое самолюбие было более чем удовлетворено.
— Слышите, Сюзон? — повторила мадам д’Инвилль. — Вы придете и приведете Сатюрнена.
Сатюрнен — это мое имя, достопочтенные читатели.
— Прощайте, юноша, — сказала она, поцеловав меня еще раз напоследок.
Больше оставаться мы не могли, и мы с Сюзон удалились.
Я прекрасно осознавал, что если бы неожиданный визит этого настойчивого лизоблюда не прервал нашу встречу, то мадам д’Инвилль наверняка оказала бы мне честь своим расположением. Однако мои чувства к ней не были любовью, то было лишь безумное желание предаться с какой-нибудь женщиной тем же утехам, что я наблюдал между отцом Поликарпом и Антуанеттой. Мне казалось, что время, остававшееся до нашей встречи с мадам д’Инвилль, тянется целую вечность. Чтобы как-то скоротать ожидание, я вновь попытал счастья с Сюзон, напомнив ей о нашей вчерашней встрече на лугу.
— Ты такая доверчивая, Сюзон! — сказал я. — Ты же прекрасно понимаешь, что вчера я хотел поступить с тобой плохо.
— И что же ты собирался сделать?
— Доставить тебе немного удовольствия.
— Вот как? — удивленно протянула она. — Ты собирался доставить мне удовольствие, запустив руку мне под юбку?
— Конечно. Я могу доказать это тебе, если мы пойдем в какое-нибудь укромное местечко.
Я обеспокоенно вглядывался в ее лицо, соображая, какое действие произвели на нее мои слова, но не замечал ничего необычного.
— Признайся же, милая Сюзон, тебе тоже хочется попробовать, — соблазнял я ее.
— Ну и что же это за удовольствие, если ты его так расхваливаешь — продолжала она, словно и не слышала, что я ей предложил.
— Это соединение мужчины с женщиной, — ответил я. — Они обнимаются, стискивают друг друга в объятиях, прижимаются и лишаются чувств от неземного удовольствия.
Я пристально смотрел ей в глаза, чтобы уловить хоть намек на волнение, и вскоре понял, что ее самообладание постепенно тает.
— Мой отец много раз обнимал меня так же крепко, — заметила она с наивностью, которая показалась мне добрым знаком, — но такого удовольствия, как ты обещаешь, я никогда не испытывала.