Подслушивающий человек вытягивает свое огромное ухо в космос. Виноградарь выдавливает сок. Высокомерие смотрится в зеркало, которое ему протягивает дьявол. Нищие угрожают друг другу, скалят свои кривые зубы и поднимают костыли. Денежный кошель проглатывает своего владельца. Монах убегает на вращающемся шаре. Согнувшийся до земли крестьянин тащит домой снопы. Лицо, вдоль которого пролегла трещина, делящая его на добрую и разгневанную половины, смотрит в будущее. Две сирены с загнутыми рыбьими хвостами заманивают моряков. Шут, смеясь, завязывает узлом свои конечности — и немеет, как и вся остальная резьба, перед прелюдией, которая старается понять его, истолковывая при этом его смех, как выражение испорченности, как оскал бездны, слабо освещенной обманчивым фонарем, который раскачивается перед ней на петле из плоти.
Прелюдия пытается привести в приподнятое настроение хотя бы церковную мебель, однако кафедра, пюпитр, подсвечники и исповедальня уже настолько насытились ее звучанием, что больше не в состоянии приходить в экстаз. Бушующие звуки ударяются друг о друга, быстро пролетая над ними.
Тем временем в боковом продольном нефе мраморный мужчина опускается на колени. Его освещают последние лучи солнца. Они изменяют его позу; бормочущие губы, казалось, начинают колебаться, не высказать ли некое желание, хотя он давно застыл в молитве. Он сломал руки. Его колени покоятся на мраморной подушке. Он молится за себя, за лежащие в темноте кости, которые он оставил после себя. Скорбь вытягивает его тело по диагонали: он смотрит с саркофага вверх к своду потолка, где его безутешный взгляд упирается в звезды. Вокруг колен этого белоснежного мужчины пенится прелюдия. Она бросается во все стороны, включает один за другим регистры, настойчиво заполняет каждый угол, проглатывает последние лучи солнца. Она уже добралась до показателей уровня воды, записанных на доске для псалмов, прикрепленной к одной из колонн: 702,1; 289,1; 157,4.
Отзвучали:
«Прежде, чем зайдет солнце, я хочу размыслить о прошедшем дне. Время, оно спешит прочь; в руках у нас не остается ничего».
«Твоя сущность глубока, как море. Ни один человек не может постигнуть ее».
«Человек не знает ничего о своем сроке. Но Ты, какой Ты есть, пребываешь в годах, не имеющих конца».
Прелюдия перекрывает молчание. На волнах ее звуков начинают раскачиваться корабли, свисающие с поперечных балок. Спасающие от великих бед шпангоуты, планки и мачты слились так, что возник миниатюрный флот, в чьих парусах собирается пыль. Здесь все в порядке; все это пузатая, благодарно уменьшенная действительность. Вотивные корабли уже готовы выйти в море на волнах раскачивающихся звуков, но органная музыка внезапно прерывается. Во время паузы в помещении звучит эхо.