— Из-за баллона кислорода я буду рисковать! За такое и трех мало!
— У меня всего четыре. Я экономил кислород целый год.
— Убежать, значит, захотел, дурашка? Куда же ты денешься? Это же ведь Венера, а не пляж в Ницце! Ты десять раз задохнешься, прежде чем найдешь сколько-нибудь исправный корабль.
— Мне нужно избавиться от «пиликалки».
— Два баллона.
— Я же вам объяснил, что у меня нет лишнего кислорода.
— Достань где-нибудь. Одолжи. Укради.
Утренняя служба была мероприятием ежедневным, строго обязательным (больных и умирающих доставляли на носилках), но отнюдь не рутинным. Одновременно — и хорошо поставленный спектакль, и вольная импровизация, в которой мог принять участие любой из присутствующих. Сам пресвитер, личность почти что легендарная, никогда не появлялся на этих мрачных мистериях, но его дух незримо витал над толпами обитателей второго моноблока, собранных в огромном, душном и плохо освещенном эллинге, пустовавшем с тем самых времен, когда приписанный к нему ракетобот бесследно исчез среди каменных лабиринтов каньона Химеры.
Когда построение, сверка, перекличка, подсчет живых и мертвых душ, наконец, закончились, под потолком вспыхнуло несколько десятков прожекторов. Все разом умолкли, выровнялись в рядах и подтянулись. В проходе между шеренгами появилась высокая изломанная фигура, освещенная столбом мерцающего фиолетового света. Как и обычно, дежурный проповедник был одет в черный костюм-трико, черную маску и такие же перчатки.
Движения его напоминали судорожный танец. Он то семенил то замирал, словно прислушиваясь к чему-то, то вприпрыжку возвращался обратно. Несколько прожекторных лучей метались впереди него, вырывая из мрака бледные и напряженные лица.
— Грешники! — вдруг завопил — проповедник, вскидывая вверх руки со странно удлиненными, поблескивающими металлом пальцами. — Мы грешники! Мы мразь! Мы прах!
Тысячи глоток подхватили этот крик, и он, грохоча, заметался под высокими сводами эллинга. Одни, как и Хромой, все время ощущавший на себе чьи-то пристальные оценивающие взгляды, орали во все горло, другие беззвучно разевали рты, а третьи лишь снисходительно улыбались. Черная фигура металась в круге мертвенно-синего света. Она то падала, сжимаясь в комок, то вновь вздымалась над людским скопищем, неправдоподобно длинная и костлявая.
— Мы мразь! Мы черви! Мы пыль у ног Всевышнего! Кто дал нам жизнь?
— Он, Всевышний! — заорали шеренги.
— Кто дал нам хлеб?
— Он, Всевышний!
— Кто дал нам благодать?
— Он, Всевышний!
— Хвала ему! Хвала Всевышнему!
Внезапно проповедник умолк, резко перегнувшись назад и заломив руки, затем стремительно распрямился и, сделав серию плавных балетных прыжков, остановился возле какого-то жалкого плюгавого человечишки. Все уже молчали, лишь один этот несчастный, на котором сразу скрестились лучи прожекторов, продолжал кричать, выпучив глаза и напрягая шейные жилы: «Хвала! Хвала!»