— Чем ждать и слоняться без дела, — говорит хозяин, — лучше помоги. Нам не хватает рабочих. Обещают краны, а дать не дают. Вчера авария произошла — сломалась лебедка, теперь работаем, как в каменном веке. Таскаем кирпич на носилках. Точно во времена неолита. Ты знаешь, что такое неолит?
— Это… откуда тот зуб мамонтовый? — говорит Пич с такой миной, словно у него заныла челюсть.
— Вот-вот… — смеется банный барин. — Вообще-то ты белоручка, но, сдается мне, тебе сейчас не мешало бы хорошенько пропотеть, а не на гитаре бряцать. Возьми да пропотей, как при всякой хворобе. Выздоровеешь и заодно заработаешь лишний рубль.
Банный барин вместе с Пичем спускается на строительную площадку, показывает, где ящик, где небольшой рядок кирпичей (новый завоз прибудет только завтра), как укладывать кирпичи в ящик, как засунуть руки в кожаные лямки и поднять все это себе на спину. Пусть не торопится и делает все аккуратно. Когда с башни позовут, пусть берет раствор, как следует смешает и подаст наверх.
Уже после двух походов Пич привыкает к стремянке и может пройти по доске без дрожи. «Пусть я упаду! — говорит он себе. — Сломаю шею, мне от этого будет только лучше». Скоро с него пот полил ручьями. Кожаные ремни впиваются в тело, к подобным мучениям юный гитарист не приучен. Банный барин советует не класть столько кирпичей сразу, лучше подниматься почаще, но Пич не слушает. Самоистязание — вот что ему необходимо. Он пытается не думать о Сонэле, не думать вообще, избавиться от боли, которая не дает покоя ни днем ни ночью. Чем тяжелее ноша, тем легче чувствует себя душа. В это время он испытывает только физическое страдание, и ему не до Сонэлы. Пока тащит наверх, он свободен от мыслей, но едва начинает спускаться, как снова на память приходит злосчастное воскресенье…
На цыганские похороны я не был приглашен, поэтому все время держался вместе с банной барыней. В то утро она рассудила, что не стоит нестись в такую рань на остановку, все равно придется слоняться по Цесису до полудня. Приехали только в два часа лимбажским автобусом. У Ауциема в салон вошла знакомая моей хозяйки — цыганка Марике, она тоже спешила на похороны и знала уйму новостей о покойном, которые тут же принялась рассказывать. Но я не слушал: думал только о том, что скажу Сонэле, как объясню ей происходящее… По прибытии в Цесис мы заторопились к Пубулиню, потому что похороны были назначены на половину третьего. Я надеялся встретить Сонэлу и там же на кладбище объясниться. Я чувствовал себя несколько виноватым — не явился в Цесис на второй день, как условились. О господи, мог ли я это сделать? На второй день у меня не стало пи моих прекрасных комнат, ни богатого папы, все это я нафантазировал и теперь сам не знал, где приткнуть голову и как жить.