— Девяносто пять, — поправляет усач, щелкает каблуками и представляется: Витус Ларше, помощник начальника Цесисского приемного пункта «Утильсырье».
А-а, теперь я смекаю, откуда у него такая машина: из сэкономленных материалов!
Когда Сонэла поостывает, шепчу ей:
— Хочу с тобой поговорить наедине, пока не начался пир.
Она заводит меня в комнату сестриц и тотчас бросается в мои объятия.
— Пичо, милый! — задыхается она.
Мир уходит из-под ног. Меня охватывает непередаваемое ликование. Забыты все неприятности, муки ревности. Вижу только смуглое личико Сонэлы, ворошу блестящие черные пряди, целую. Сонэла воркует:
— Я твоя лесная дева кешалия… Ищи меня, Пичо!
Проходит по меньшей мере минут двадцать, пока мы приходим в себя и мне удается склонить ее к серьезному разговору.
— Мы ведь поедем вечером в Ригу, Пичо? — спрашивает она. — Где ты оставил свой «Москвич»?
— А ты бы любила меня, если б у меня никакого «Москвича» не было бы? — спрашиваю.
— Ты большой шутник, Пичо, — говорит она. — Крестная хоть накормила тебя?
Не могу найти интонации, которая заставила бы Сонэлу вернуться к действительности.
— Ты должна знать, Сонэла: отец выгнал меня из дому!
Она распахивает глаза:
— Как выгнал! Куда отец может выгнать?
— Я сам ушел…
Тут она посерьезнела, стала какая-то странная.
— Это значит — у тебя больше нет дома? Где же ты живешь?
— Добрые люди сдали клетушку на лето. Недалеко отсюда в колхозе… Поселимся временно там и заживем вдвоем. Как кешалия и джунклануш. По утрам тебя будет поднимать кукушка, и ты будешь летать на паутине, — пытаюсь шутить я.
— «Москвич» хоть у тебя остался? — спрашивает она.
— Золотце, лично мне «Москвич» никогда не принадлежал. Машина отцовская. Я надеялся, что он нам подарит ее, когда мы поженимся… Теперь это отпадает… Не будем убиваться из-за таких мелочей, — говорю. — Ведь главное — любовь. На жизнь нам хватит. После присуждения большого приза я теперь известный на всю республику композитор.
— Композитор! — издает стон Сонэла.
Она встает, окидывает меня взглядом, исполненным беспредельного отвращения, и еще раз повторяет:
— Композитор!
Затем валится на постель, зажимает рот подушкой и начинает выть. Именно — выть… Страшно слушать. Сори Мороска на кладбище, ей-богу, выла приличней.
Бедная Сонэла оплакивает гибель своего короля…
Хочу успокоить, пытаюсь погладить, а она как даст ногой!
В дверь стучит крестная.
— Идите! Все уже сидят за столом.
Сонэла успокаивается, находит пудреницу и долго прихорашивается у зеркала, освежает лицо и покрасневшие веки.
— Пошли! — говорит она, не глядя на меня. — За столом ты сядешь напротив. Никому ничего не рассказывай, все остается по-старому. Сказка продолжается: у тебя «Москвич», в особняке ремонт и так далее! — она разражается хриплым смехом.