— Пришел по учительским делам. Мне поручено сообщить вам решение революционного комитета: старый Пелексис уволен… Приходскую школу отныне возглавляет помощник учителя Юрген.
— Разве не лучше было бы посоветоваться с церковным советом? — спрашиваю. — Несмотря на то что вы трудитесь в революционном комитете, я все еще считаю вас старостой нашей церкви. Как же это теперь получается?
— Получается так, что Пелексису придется уйти… Это все, пастор… Вы, очевидно, обед себе готовите, не буду мешать.
— Ай, Берзинь, Берзинь… — говорю, но он надевает шляпу и уходит.
Порядочные хозяева, трудолюбивые кроты-землеробы! Изрядная часть их в вышереченных богомерзских делах не участвовала, но как отвечу я перед господом богом за главу нашего прихода Берзиня?
Вчера ко мне приходили Брем, Конрад и мельник Манделберг. Именем господа, нужно организовать немецкую группу самозащиты — зельбстшуц. Революционеры переходят в наступление, начинаются поджоги. Нужна бдительность.
— Какие они немцы, эти двое-то, — тихо говорю я Манделбергу. — Конрад приходится сыном хозяину «Калнверши», а Брем родом с хутора «Бремани». Такие немцы ничуть не лучше наших Берзиней… Конрад, правда, числится в немецком приходе, но скажите, какой тут у пиленцев немецкий приход? Брем женился на своей батрачке Лавизе, у Конрада жена итальянка, молитву творит по-католически.
Единственный немец — это Ханс Манделберг, он говорит, что сюда движутся карательные роты, ожидается вселенская порка. Выпороть кое-кого, пожалуй, и не мешало бы: отцы ведь тоже учат своих блудных сыновей розгами любви, а старый пастор Фирхуф, не драл ли он своего кучера?
В день Вознесения Господнего богослужение было испорчено. На клирос к органу пробрался новенький приходский учитель Юрген. И когда я вознамерился было провозглашать проповедь, он, оттолкнув Пелексиса, заиграл: «Кто в лохмотьях ходит и хлеб сухой грызет»… Прихожане пропели все четыре куплета, в то время как я на амвоне, коленопреклоненный, читал: «Не покарай, бог милосердный…» Я не испытывал гнева, одно лишь горе, ибо знал, что божья кара рано или поздно падет на мой бедный приход.
Когда я зашел в ризницу, ко мне подбежал старый церковный староста Широн из «Ванагов», поцеловал руку и сказал:
— Пастор! Все это подстроил Берзинь. Но положитесь на меня. Этот сорняк скоро сгинет!
— Спасибо тебе, отец Широн! Быть тебе главой прихода! Аминь.
Отец Широн преклонил колени, и я дал ему свое благословение.
Разве в стародавние времена хозяйские сыновья (не то что ныне Конрад, Брем и старшенький Широна) тщились выйти из своего сословия и занять неподобающие им высокие посты? Разве пытались они сделаться немцами? Господь бог каждому народу указал свое место и назначение на этой земле, потому-то и сотворил одного белым, другого черным, третьего желтым и так далее. Дабы самому не спутать, дабы не пошел прахом порядок, в каковом оный люд по ступенькам расставлен… Разве всевышний не призвал пиленцев, чтобы они сеяли и пахали, хлопотали во дворе и в поле, пели свои дайны и танцевали и плоды земли нам подавали? С какой стати, старшенькому Широна захотелось ехать в Петербург учиться играть на фиделе, когда отец собирается отписать ему дом? Знать, тщится надеждой играть лучше великого мастера Иозефа Иоахима? Не кумекает, грешный, что «фингерзацу», который так легко дается культурным народам, не приучить пальцы землепашца.