Маспи Великий не шевелился. Всякий раз, когда ему напоминали о позоре сына, который пошел работать в полицию, он не знал, что ответить. Селестина, напротив, казалось, и не почувствовала, какое оскорбление ей бросили в лицо.
— Я хочу вам сказать одну вещь, Перрина… По-моему, Бруно прав… Это смелый парень, но сегодня, бедняга, он, должно быть, плачет, думая, что эта Пимпренетта, которую он любил всю жизнь, нарушила свое слово… Я его видела не далее как вчера, моего Бруно, и если бы вы могли его видеть, Перрина, вы бы не были так настроены против него… Жалкое, ничего не видящее лицо… худой до ужаса… и все время эта Пимпренетта, он не переставал повторять ее имя… «Мама, — сказал он мне, — я лучше умру, чем буду жить без нее… Я люблю ее. Я не хочу, чтобы у меня ее отобрали, ведь для меня это такое горе…»
Пимпренетта больше не плакала, она голосила. Ипполит, выйдя из себя, требовал в присущих ему выражениях, чтобы она замолчала:
— Ты заткнешься, а?
Мадам Адоль не могла снести, чтобы так разговаривали с ее дочерью.
— Иполлит Доло, в нашем доме женщины не привыкли, чтобы с ними разговаривали в подобном тоне! И если ты не знаком с хорошими манерами, что ж, я тебя им научу в два счета!
Жених, уязвленный такой несправедливостью и таким ожесточением против него, возмущенно указал на Селестину Маспи:
— Вы что, не видите, что эта добрая женщина пытается настроить против меня Пимпренетту? Маспи не выносят, когда кто-то улаживает свои дела без их на то разрешения! Их просто бесит, когда приходится признаться, что выпутываются без их помощи! У них в семье — полицейский, и пусть они об этом не забывают, потому что такой стыд никто не сможет вынести!
Хотя муж полностью ее игнорировал, а свекор продолжал объедаться, Селестина упорствовала:
— Ты тявкаешь, как шавка, мой бедный Ипполит, но окажись тут люди посильнее тебя, ты бы сразу же поутих.
— Вроде как вы, когда Тони Салисето со своими друзьями нанесли вам визит и поставили вас на место!
Маспи моментально вскочил:
— Кто тебе рассказал?
— А вам какое дело?
— Значит, якшаешься с Корсиканцем?
— И что из этого? Я предпочитаю иметь дело с Корсиканцем, чем с полицейскими! А вы нет?
Сраженный, Элуа рухнул на свой стул. Только сейчас он полностью осознал глубину своего падения. Предательство сына сбросило его с пьедестала. Он больше не был Великим Маспи, а всего лишь Элуа, отцом полицейского. Он чуть было не заплакал от стыда… Ко всеобщему удивлению, в тишине, наступившей после того, как Маспи позорно отступил с поля боя, раздался скрипучий голос Адели Маспи: