– Заплатка тоже слёзы лил, как впервые. Спрашивал, убогий, за что батюшку порют.
– Карман очугунился уже. Скоро добавки требовать будет.
– А Моклочиха что?
Верешко насторожился. В животе стало холодно. Моклочиха! «А бисерник тот мне дурнопьян Малюта принёс…»
– Её-то пороли саму? Или попугать вывели?
– Такую пороть – срам один.
– Без срама рожи не износишь…
– Э, желанный! У ней рожа, что новому сраму и места нет.
– Так что́ она?
– Тоже правилась поначалу: я то-сё, вдовинушка бедная… А Темрюй Карману как вмахнул напоследок! Прямо в лоб ей кровушка брызнула. Тут Моклочиха вся белая стала и раскапустилась: у Хобота прикупила!
– Во дела чудовые!
– Даже прикупила? Не в мешке на пороге нашла, как все они покражу находят?
– И что Хобот? Сознался, у кого взял?
– Привели его на расспрос?
– Хобота приведёшь! Он себя в обиду не даст. Ещё на Привозе-острове расторговался – и снег хвостом.
– А что продавал?
– Говорят, земляного дёгтя бочонок…
Ослабевший от ужаса Верешко только понял: отец нашёл бисерной по́низи самого скверного покупателя. Хобот нередко являлся с тёмным товаром. Уверял, будто перепродаёт честную добычу дружинных, но кто поручится?.. Верешко представил воочию, как похмельный Малюта бредёт улицей. Жалуется, бормочет ругательства, спотыкаясь впотьмах. Несёт в кулаке венчик, случайно прилипший к руке в Угрюмовом подголовнике. Утыкается в пахнущую псиной шубу. «Продаёшь что, желанный? О-о… а много ли просишь?»
Верешко кое-как пришёл в себя на полпути к «Барану и бочке». Увидел впереди синие суконные свиты, красные околыши городской стражи. Ахнул, торопливо свернул в переулок. Чуть не плача, поволок тележку заросшей тропкой вдоль ерика…
С пустой тележкой на таких тропинках было почти не страшно. Камышничкам порожняя посуда без надобности.
К наступлению ранних сумерек Верешко не чуял ног. Он успел раза по три сбегать на каждый кипун, где «Баран и бочка» сегодня кормил мирских трудников. Опять завернул к торгу – ужасаясь, предчувствуя самое скверное. Воровской ряд так и не ожил. И никто не смеялся сыну валяльщика ни в лицо, ни за спиной.
– Опалёниха-то… Слыхали?
– Да что она?
– Дочку вон выставила, во как.
– Батюшки-светы! Дога́душку? За что бы?
– Девка умница вроде, скромница, труженка…
– А за то, что материны жемчужные ко́лты стащила и Карасихе на продажу подкинула. Вот за что!
Верешко, успевшему немного перевести дух, взгадило снова. «Лучше бы я вовсе сиротой жил! – мелькнула кромешная мысль. – С камышничками в Диком Куту! От доброты людской пищи себе искал…»
– Охти-тошненько! Не стало в человеках стыда! Правду Люторад говорит: последние времена близко.