– Отик не такой…
– Завтра придёшь? – подала голос Тёмушка.
«Не твоего ума дело, обрютка!» Вслух он буркнул:
– А то…
«Зелёный пыж» был самым дешёвым кружалом, поскольку стоял на краю Дикого Кута. Сегодня моросило по всему Шегардаю, но в остальном городе случались и вёдрые, краснопогодные дни без дождя, а здесь – никогда. Работники кружала только поспевали крышу чинить.
На подходах к «Пыжу» город постепенно превращался в деревню, даром что спрятанную за Ойдриговой стеной. Уличная мостовая сменялась узенькими мостками. Сплошные заборы – плетнями из жердей и толстых стеблей, нарезанных в ближайшей куговине. Постепенно пропали уличные светильники…
На крылечке Верешко помедлил. Несколько раз, как перед последним прыжком, вдохнул зябкую сырость, долетавшую с Воркуна. Поднял голову к мреющим облакам… Что ждало внутри? Новая оплеуха с пьяным рёвом: «Так-то ты отца чтить вздумал, щенок?» Вовсе бесчувственное и недвижное, сокрушительно тяжёлое тело – поневоле задумаешься, отчего тележку не взял?..
Корень страха в безвестности. Когда доходит до дела, всякая боязнь отбегает. Верешко потянул дверь.
Наружу ринулся густой кислый смрад несвежего пива, перегорелого жира, похмельного дыхания… В уши ворвались шум, хохот, пение, ругань, стук игральных костей. Сквозь мерцающий угар в сторону Верешко обратились бледные, размытые пятна.
– Затворяй дверь, сучий выкормок, тепло упускаешь!
– Молочишко дальше улицей продают!
Верешко попятился, чуть не выскочил вон, но из-за ближнего стола уже полезло большое, лохматое и свирепое.
– Кто Малютино детище бесценное лаять осмелился? Сын к отцу пришёл, совету вашего не спросил!
У Верешко толкнулся в груди горячий комок. Парнишка бросился вперёд, обхватил валяльщика поперёк тела:
– Отик! Отик…
Больше ничего выговорить не смог. Убоялся расплакаться. Малюта сгрёб его, вмял щекой в засаленный, некогда нарядный кафтан:
– Пойдём, сын! Пойдём скорее домой! Недобрые они тут… – И опрокинул в рот остаток из кружки. – Сторонись, душа! Оболью!..
За столами начали смеяться. Верешко ничего кругом не видел, не слышал и замечать не хотел. Отец обнимал его. Они шли домой.
Малюта величественным движением высыпал на стол горсть медяков. По мнению Верешко – слишком щедрую, но это тоже не имело значения. Отец держал его за плечо, на лбу отпечаталась петлица с пуговкой от родного кафтана. Ничто во всём свете больше не имело значения.
Дверь бухнула за спиной. Отсекла хмельной гомон кружала, оставив отца с сыном в объятиях очищающего дождя. Даже ветер, грозивший выдуть из-под заплатника остатки тепла, казался Верешко ласковым, полным уверенных обещаний.