Верешко так засмотрелся на них, что едва ногу не подвернул.
«Вот бы мама не умерла. Вот бы мне братика родила. Я бы его миловал… и маму любил…»
Пестовать такие мысли негоже. Хулительно для Владычицы, не нуждающейся в подсказках смертных, кого и как забирать.
Её земной тенью по ту сторону маленькой площади стоял молодой жрец Люторад. Он не попрекал Твердилу и других верных Огня, но взгляд был хуже попрёков. Кузнечный большак перестал улыбаться, ещё надменней задрал бороду, прошёл мимо.
Навстречу столь же кичливо, не глядя, не кланяясь, проплыл купец Радибор. Поговаривали, его богатство скопилось в Беду, когда люди по весу выменивали золотишко на хлеб.
С того конца запруженной улицы будто прокатилась волна. Люди стали оглядываться, подаваться в стороны, жаться ближе к заборам. Верешко с его тележкой затолкали обратно на Лапотную, притиснули к чьей-то калитке.
– Везут! Везут!..
Издалека наплывал тяжкий медленный скрип, хлопанье бичей, надсадное мычание оботуров. Телеги с лесинами, отобранными в северных чащах, миновали городские ворота и помалу одолевали горбы мостов, продвигаясь к Торжному острову. Слышалось многоголосое пение. Впереди телег, освящая каждый шаг пути, выступали жрецы.
Дворец Ойдриговичей, утраченная и несбыточная мечта города, в самом деле готовился обретать плоть.
– Ещё подклет гол стоит, а уже державство пожаловано.
– Из наших кому-то?
– Есть квас, да не про нас. Слышно, едет в Шегардай знатный господин Инберн Гелха. Из самой Чёрной Пятери, из котляров.
– Как-то, желанные, новая метла пометёт…
– Державец что! Вот царевича дождёмся, нарадуемся порядку.
Верешко, отгороженный сплошной стеной спин, ничего не мог рассмотреть. Хотел даже откинуть упор, вскочить на тележку, но постыдился. Грех топтаться ногами там, куда будет положена людская еда.
– Ещё бы торжественной казнью святое дело украсить, как при дедах велось, – рядили в толпе.
– Оно бы хорошо, да кого казнить?
– Не Кармана же.
Люди стали смеяться.
– Кармана и так сегодня секут. Хоть малая, а всё казнь.
– Царевич, желанные, не завтра приедет. Авось нагрешит кто и на великую.
Когда прямо за забором раздался бабий рёв, невменяемый и страшноватый, все обернулись, кто раздражённо, кто с любопытством.
Кричали во дворе вдовы Опалёнихи, голос принадлежал хозяйке… если это можно было назвать голосом.
– Я тебя кормила! Поила!.. Не дочь ты мне!.. Зенки повыцарапаю, косищу повыдергаю!..
И много чего вдобавок, только Верешко не запомнил. Стало жутко и смешно, ведь то же самое он выслушивал от Малюты каждую ночь, когда тащил отца, беспамятного, домой.