— Есть! — бодро ответил Сура.
Они вернулись в строй, чеканя шаг с картинной торжественностью…
Я распустил отделение. Кто-то из другого взвода иронически спросил:
— Что, Сура? Захотелось поработать на уборке отхожих мест?
— Ничего, — сказал Асирьян. — Перезимуем.
Истру, глядя в сторону, прошел мимо меня. Минуту спустя я слышал, как он говорил в ленинской комнате:
— Во! Дали хлопчику спички, а он и хату спалил.
Сержанты группой стояли возле комнаты быта. Они перебрасывались шутками. А я? Я был один среди шумной казармы. Один, словно в чужом городе. У меня еще не было друзей среди сержантов. И казалось, что среди курсантов их тоже нет.
Кто-то положил мне руку на плечо. Старшина Радионов. Он спросил:
— Ну как, Игнатов, тянешь?
— Потихоньку, — ответил я.
— Ничего, — сказал он. — Тише едешь, дальше будешь.
Весь день Истру не смотрел на меня. Показывал характер. Но я был уверен, что он поймет меня правильно. Поймет, если он не свинья.
После самоподготовки, направляя Истру и Асирьяна на штурм лестницы, я вручил им два крашеных ведра и ворох тряпок. Выбрав тряпку, Истру засучил рукава, почесал затылок и, как-то виновато разведя руками, пробормотал:
— Ты поступил в общем правильно. Законно.
— Пойдем покурим, — сказал я.
В курилке нас нашел Асирьян.
— Как мыть? — спросил он. — Снизу вверх…
— Сверху вниз.
— И то легче… Сразу видно, начальство со средним образованием.
Как ни странно, но хлопотливые обязанности командира отделения пришлись мне по душе. Виновником этому оказалось время. Оно словно прибавило шаг. И если раньше дни тянулись мучительно долго, бесконечно, то теперь они стали короткими, как солдатские прически.
Однажды в часы самоподготовки лейтенант Березкин привел командиров отделений в спортзал и сказал, что завтра на занятиях мы будем отрабатывать на турнике «подъем разгибом». Я вспомнил Ленинград, пехотное училище… И уныло вздохнул. Лейтенант показал упражнение, потом его повторили сержанты. У меня же не получилось ничего.
— К экзаменам научитесь, — успокоил меня лейтенант Березкин. — До свадьбы заживет.
Кто знает, когда она будет, свадьба!
А занятия завтра…
После отбоя я ушел из казармы. Спортзал находился через дорогу — в том же корпусе, где штаб батальона. В спортзале и холодно и ветрено. Дверь плотно не прикрывалась. Мешал лед. Он намерзал у порога. И дневальные каждое утро скалывали его. Однако к вечеру он вновь ложился под дверью, словно приблудная собака.
Темный от старости турник, вделанный прямо в цементный пол, стоял посреди зала. У потолка, словно два бублика, висели кольца. В углу пригорюнился дерматиновый козел. Пыльный, тяжелый мат — твердый, будто набитый камнями, заплаткой маячил у турника. Я подтянул мат ближе. Вытер о гимнастерку руки и, подпрыгнув, вцепился в перекладину. Она была скользкой и холодной, как лягушка. Я разжал пальцы. Потом постоял немного, подняв глаза к потолку. Вспомнил все, что объяснял лейтенант Березкин. Подъем разгибом… Вис, взмах… Тело не слушается, имеет свое мнение. И я болтаюсь, как сосиска.