Погоревал я, а затем и успокоился: что ж, пожили в свое удовольствие, пора и честь знать! Остался я после них единственным наследником. Пять каменных домов в Елабуге, стотысячный капитал в банке да векселей чужих тысяч на пятьдесят. Одним словом, майорат. Побесился годик-другой, да и прискучила мне моя Елабуга. Куда ни взглянешь — серость одна и людей настоящих нет.
Опять же начитался я разных знаменитых романов и захотел я построить свою жизнь по-благородному. «Нет, — сказал я себе, — покрутил Николай Синюхин, и будет. Пора за ум взяться и династию Синюхиных на прочный фундамент поставить». Ну одним словом, задумал жениться. Конечно, для меня, как для первого жениха Елабуги, отказа ни от кого последовать не могло. Да какая невеста у нас? Так — фрикадельки, а я задумал облагородить свой род да породниться с белой костью да голубой кровью.
Поделился я моими мечтаниями с бывшим старшим приказчиком родителя, этаким степенным человеком. Выслушал он меня да и говорит:
— Ой, Коленька, мудреное задумали. Конечно, при ваших капиталах все нипочем, а только мой вам совет, если желаете в жены взять какую-нибудь графиню или княгиню, то не иначе найдете, как в столицах. Недаром сказывают люди, что в Москве да в Питере за деньги все достать можно. Авось на ваше счастье и окажется там какая-нибудь завалящая графиня, что не побрезгует вами и позарится на ваши капиталы.
Подумал я с месяц, подумал с другой, да и решил двинуться в Москву-матушку, в поиске счастья. «Что же, — говорил я себе, — ежели и съезжу зря, то все же взгляну на столичное просвещение, да и себя людям покажу. Ведь я отродясь, можно сказать, из Елабуги не выезжал. Раз только в детстве с отцом по Каме в Оханск съездил».
Итак, недолго думая, отслужил я первого июня молебен, угостил духовенство и друзей-приятелей обильной закуской и третьего числа решил выезжать на пароходе на Казань-Нижний, а оттуда по чугунке в Москву. Тут же за молебном шепнул я приятелю, что следует, мол, третьего числа собраться на пристани да и проводить меня в путь-дорогу, да, пожалуй, и икону поднести, и даже на этот случай отпустил ему сто целковых. Ну и действительно, проводили меня высокоторжественно, поднесли икону, и один отставной артист сказал даже чувствительное слово: земной шар и мы с ним глубоко потрясены временной утратой нашего дорогого Николая Ивановича, но подует сирокко, и он вернется к нам и, быть может, не один, а с великолепным бутоном, увенчанным девятиглавой короной.
Это напутствие, ваше превосходительство, мне так понравилось, что я прослезился и с той поры помню его наизусть».