Мои субботние и воскресные занятия скрыть нетрудно, хоть я и проделывала это неоднократно. Я ни разу — как бы это получше сказать? — не вступала в деловой контакт вне Мобила, где никто не знает моего настоящего имени, и всегда надеваю черный парик. Никогда не назначаю свидания — так мы обычно выражаемся — с теми, у кого на машине новоорлеанский номер. С тобой мы встретились только потому, что у тебя техасский номер. Как видишь, я совершила ошибку, — засмеялась она.
Я объяснил ей, что купил машину в Техасе.
— Нет, — продолжала она, — все это не из-за Мобила, все из-за Чэннела. Меня ни разу не пригласили в клуб, даже в тот, где собираются студентки, приехавшие из провинции, которых не принимает городское общество. Я понимала, что так должно быть, но была оскорблена. Я плакала. А разговаривают они так, будто меня вообще не существует. Не существует, и все. Вот почему мне хотелось бы распять на кресте всех этих аристократических сук и их присных вместе с колледжем Софи Ньюкомб. Потому что меня для них не существует. Можешь не спрашивать, как я это сделаю, я знаю, мне это никогда не удастся, но помечтать-то я имею право. Лучше налей мне еще.
Все это она рассказала мне, когда пришла на другой вечер. Призналась также, что ее настоящее имя Ада Мэлоун, а потом в отрывках поведала еще кое-что.
— Ты второй человек в моей жизни, который был добр со мной, не требуя ничего взамен, — сказала она, и я почувствовал неловкость, потому что считал себя единственным. — Первым был старый индеец-бакалейщик по фамилии Робишо. Если бы не он, бог знает что сталось бы со мной.
Мой отец, пьяница и бездельник, вынуждал мать, когда она была еще молодой, кормить и поить его, как он это называл, торгуя собственным телом. А когда она постарела для подобных занятий, нашел ей работу в мелкой лавчонке. Мама не позволила ему заставить работать и меня, поэтому я доучилась при ней до восьмого класса. Потом она умерла. Оказалось, что у нее было больное сердце, но она ни разу не обращалась к врачу, а просто в один прекрасный день взяла и умерла. Прямо за прилавком. Два часа ушло на то, чтобы протрезвить отца, прежде чем сообщить ему эту весть. Сутки он горевал, по дороге с кладбища остановился спросить, не возьмут ли меня на ее место. Ему ответили, нет, я слишком молода, поэтому он подыскал мне другое занятие, еще лучше, по его мнению: место в баре на Бурбон-стрит. Мне было всего тринадцать, но, накрашенная, я казалась много старше и вполне сходила за семнадцатилетнюю.
Ты, наверное, знаешь обязанности девушки из бара. Она должна составлять компанию посетителям, пить только безалкогольные напитки, следить, чтобы посетители побольше пили и тратили все свои деньги. А если у клиента больше денег, чем он способен истратить, то нужно подсунуть ему снотворное, а потом другие служащие, предварительно очистив его карманы, выбросят его на улицу. Вот чем я должна была заниматься в тринадцать лет.