Почему же не поверили? Здесь в самый раз вспомнить — а судьи кто? А судьи — такие же, как и Аверьянов, рабочие и крестьяне, ставшие «обвинителями в порядке партдисциплины». В том и парадокс, что пострадавшего прежде всего от своей некомпетентности человека судят такие же некомпетентные люди, поддавшиеся к тому же враждебно настроенной к «тигре лютой» толпе крестьян и обывателей, люди, которые больше пекутся о репутации неподкупных, объективных судей, нежели о восстановлении справедливости.
В рассказе детально воспроизводится и ход процесса, и настроение зала, и поведение судей. И невольно думаешь, читая о событиях почти семидесятилетней давности, что и сегодня, когда мы создаем правовое государство, многие наблюдения автора свежи и актуальны. Во всяком случае, вопрос о правовом непрофессионализме и формализме и сегодня стоит чрезвычайно остро.
Я уже упоминал о перекличке в повести и рассказе образов, настроений. Хорошо это видно на образе-концепции «человека-щепки», который, едва наметившись в предыдущем произведении, в «Бледной правде» приобретает более отчетливые очертания.
«…Революция — мощный, мутный, разрушающий и творящий поток. Человек — щепка. Люди — щепки. Но разве человек-щепка — конечная цель революции? Через человека-щепку, через человеческую пыль, ценою отдельных щепок, иногда, может быть, и ненужных жертв, ценою человеческой пыли к будущему прекрасному человечеству!..» — пытаясь как-то оправдать свое демагогическое красноречие и неприглядную роль, которую он сыграл в судьбе Аверьянова, рассуждает общественный обвинитель, беллетрист Зуев. И, надо сказать, рассуждения эти вполне отражают умонастроения значительной части коммунистов 20-х годов. Читая «Бледную правду», мы убеждаемся, что и вне подвалов ЧК отдельная судьба, отдельная личность значили порой очень мало для тех, кто путь к созиданию счастливого будущего мыслил только через разрушение прошлого и настоящего.
Впрочем, сам Аверьянов не склонен себя считать ни щепкой, ни песчинкой. Подчиняясь партии, выполняя ее волю, он в то же время ощущает себя полноценной личностью, созидающей единицей, а не нулем в многомиллионной массе. Таким видим мы его в порученном ему деле (именно благодаря Аверьяновым поднимается из руин разрухи страна). Живой, глубоко человечной личностью предстает он в частной своей жизни, лишенной после потери семьи тепла и участия. Яркой, выразительной личностью предстает он в суде. И не его вина, что правда его оказалась «бледной» на фоне истерической наэлектризованности заполнившей зал суда обывательской массы, на фоне красивой риторики платных адвокатов, купленных «соучастниками» Аверьянова, и даже на фоне перестраховавшегося судейского синклита. И, наконец, то, что наперекор всему Аверьянов не желает смириться с ролью жертвы революции, говорит о нем как о личности — личности, оказавшейся вдруг в трагическом противоречии с конкретной реальностью своей эпохи.