— Пощупать, пощупать дозвольте, товарищи! Какой он, значит, есть!
Отказ принимается как обида, оскорбление. На секунду по толпе порывом ветра проносится гул протеста, и толпа в полузабытье снова напирает на машину.
— Гляди, гляди, щупай! Как это не позволяют народу поглядеть!
Вокруг секретаря местного авиахима уже десятки спорящих. Старики настойчиво, с горечью неосуществимых надежд, наседают на молодых.
— Чо это вы стариков-то отпёхиваете? Нам вот полетать, а там и помирать.
Секретарь решает «покатать» несколько стариков. Начинается выбор. Четверо счастливцев радостно разгибают спины, запыхавшись, бегут к самолету. Низкий дряхлеющий Калистрат Мироныч жестом юноши передает стариковскую длинную палку своему сорокалетнему сыну.
— Подержи, паря, я слетаю!
Старик для чего-то снял шапку, рукавицы и неловко полез в кабинку.
Бортмеханик Брянцев заботливо и ласково помог старикам, объяснил, как надо привязаться.
С треском металлических крыльев, поднимая пыль, побежала по полю стальная птица. Вот она уже в воздухе. А около секретаря авиахима не ослабевают споры.
— Мне, товарищ секретарь, беспременно надо лететь, потому, как мы, значит, дальние и пожертвование делали, и рассказать чтоб в своей деревне, потому мы, как дальние…
Секретарь ищет кого-то в толпе.
— Женщину надо, товарищи, покатать.
Из толпы стремительно лезет, работая локтями, старуха лет пятидесяти. На лице у нее готовность «пострадать», исступленное, прямо религиозное желание — полетать. Так, наверное, она ранее пробиралась к «чудотворной» иконе. Но оказалось, что она проезжая, вятская, а не местная, и ее не взяли.
Она отошла от секретаря огорченная, и губы ее, казалось, шептали:
— Не сподобилась, не сподобилась.
Вышли из кабинки старики. Калистрат Мироныч восторженно улыбался, крутил головой, разводил руками.
— Ну и хорошо, товарищи! Просто хорошо! Ну и спасибо, спасибо!
К аппарату подошла другая группа — предрика, агент ГПУ и еще кто-то из местных властей.
Крепкий коренастый предрика, несомненно бывший фронтовик, шел к аппарату твердым, широким шагом солдата на ученье — давал ногу и мерно махал руками. Он шел сосредоточенно, серьезно. Он шел не «кататься», а делать большое нужное дело. И он был прав, конечно.
Толпа чувствовала, понимала, что всех «перекатать» не смогут, но каждый хотел попасть в число тех, которых смогут. Нас хватали за руки, молили:
— Товарищи, полетать бы. Товарищи…
Тогда я записал у себя в записной книжке:
«Деревня, поднятая над своими пашнями и избенками, — уже новая деревня. Деревня, почувствовавшая мощь и величие культуры города, деревня, поверившая в нее