– Как же так, Йесус? – спросила старуха. – Ашер так хорошо играл для тебя, а ты не хочешь подарить ему зрение? Сколько денег тебе дать? Мне не жаль, я все отдам ради сына…
– Ну я же говорил тебе, мама, что это напрасно, – произнес слепой, поднялся с пола и спрятал свой инструмент обратно в мешок.
– Женщина, у тебя есть сын, а это главное, вот и радуйся, – сказал я. – Имей он зрение, уже давно ушел бы от тебя к какой-нибудь девице в далекий город, точно говорю. И сидела бы ты одна, а может, и померла бы уже… Радоваться надо!
Но старуха не понимала меня.
– Может быть, тебе не понравилась эта песня? Хочешь, Ашер споет для тебя печальную песню?..
Я еле выпроводил ее. Как и хромой из Газы, она шла по улице Хоразина и громко ругала «этого лживого Йесуса», а слепой сын покорно плелся за ней.
Еще как-то раз пришел легионер из гарнизона, по имени Антоний, его мучила старая рана, которую он получил несколько лет назад, – какой-то еврей во время беспорядков близ Иерусалима пырнул его ножом в живот, задев печень. Рана затянулась, но печень уже не могла работать исправно, и время от времени легионера мучили сильные боли. Я рекомендовал ему ограничить себя в пище, особенно жирной, каждый день пить настойку из семян и плодов carduus marianus[74], а через несколько месяцев прийти ко мне вновь.
– Ты не вылечишь меня прямо сейчас, Йесус? – удивленно спросил он. – Я больше не могу терпеть эту боль по ночам… А утром так плохо, что вставать не хочется…
– Ты римлянин, Антоний, и у тебя есть достаточно богов, к которым можно обратиться, если тебя не устраивает лечение, которое я тебе назначил, – ответил я. – Мне очень жаль, что тот еврей ударил тебя ножом.
– Ничего, мой друг сразу убил его, – ухмыльнулся Антоний, – он воткнул ему гладиус[75] в сердце по самую рукоять… А ты можешь продать мне немного кифа, Йесус? Мне нравится это лекарство.
– Я уже давно не торгую кифом, Антоний, – ответил я.
Легионер бросил на стол две драхмы, которые мне полагались, и отправился в свой гарнизон.
Иногда приходили богатые старики – землевладельцы, торговцы, чиновники – и просили вернуть им молодость. Помню одного такого, советника тетрарха по торговым делам. Дряхлый, но деятельный и подвижный, одетый в горчичного цвета хитон с кисточками на рукавах и в дорогой шелковый плащ розового цвета, он воплощал собой жажду жизни. Видно было, что старик ни на один скрупул не сомневается, что сады Галилеи не зацветут, если он вдруг умрет. Его душа была подобна душе беспечной девушки, он хотел умиляться каждому цветку и до бесконечности тратить свое немалое состояние, он кокетничал со смертью, и его сухие, покрытые коричневыми пятнами руки тряслись, когда он сказал: