Иуда перестал грызть яблоко и шепнул мне, что нам лучше уйти.
Но это было бы неразумно. Они расценили бы это как мое бессилие…
– Йесус, не прячь от нас то, что ты умеешь, – продолжала говорить эта женщина с напускной кротостью. – Зачем накрывать зажженную свечу горшком? Пусть она лучше будет светить всем, укрепленная на подставке. Яви нам свет и вино, Йесус… Видишь, возле стены стоят пустые кувшины, ты можешь наполнить их?
Я посмотрел на ряд этих кувшинов, больше похожих на сосуды для омовения, чем на емкости для вина, и понял, что надо сделать.
– Принеси мне чистый острый нож и чашу, – сказал я распорядителю.
Он с готовностью исполнил это.
– Я напою вас вином, которое пьянее римского сенатора! – произнес я и провел лезвием ножа по левому запястью, стараясь не нажимать слишком сильно, чтобы пустить кровь, но не повредить жилы.
Кто-то из гостей вскрикнул.
Я направил струю крови в чашу и подождал, когда она наполнится на треть. Женщины, включая невесту, в страхе отвернулись или закрыли лица ладонями.
Какая-то старуха, причитая, кинулась перевязывать мне руку платком.
– А теперь пейте! Все! Пригубите моей крови! Хотя бы намажьте ею свои губы и облизнитесь! – крикнул я, чувствуя, что происходящее парализовало их, а мне вернуло силу и уверенность.
Гости послушно пустили чашу по кругу, и через несколько минут всеобщее возбуждение достигло высочайшей степени. Их опьянило одно осознание того, что они пьют живую человеческую кровь.
И все запели свадебную песню.
Иуда заплакал.
Какой-то бритый человек, про которого мне потом сказали, что он подослан римлянами, сказал с усмешкой распорядителю свадьбы: «Хорошее вино всегда подают сначала, а ты сберег его до сих пор…»
Что ж, кровь чудодейственна, она самая совершенная часть нашего организма и сочетает четыре корня, из которых состоит все сущее: землю, огонь, воздух и воду. У некоторых людей пропорции этих корней отличаются от обычных. Например, моя кровь сильна, потому что в ней больше огня. Но главное, конечно, то, что в крови растворены две души человека – душа animalis[11] и душа vegetabilis[12], поэтому тот, кто пьет кровь, больше ни в чем не нуждается. Кровь – идеальный источник жизни.
Смешно, если эта свадьба была устроена только ради того, чтобы выяснить, на что я способен.
В тот день я пришел с учениками в масличный сад недалеко от Каны. Женщин с нами не было. Мы решили пообедать там, подальше от страждущих, которые стекались ко мне. Мы принесли с собой разнообразной еды и разложили ее на земле на куске холста. Выпили эшкольского вина, и у всех было веселое расположение духа. Кроме Иуды, Симона и Андрея к тому времени рядом со мной уже постоянно были Филипп и Матфей. Тихий и обаятельный Филипп бросил жену с детьми из-за необоримой тяги к странствиям; как жил Матфей до встречи со мной, я не знаю до сих пор. Этот задумчивый седобородый муж понравился мне тем, что был образован, а это редкость среди искателей истины, у которых нет ни сбережений, ни крыши над головой. Он все время старательно записывал то, что с нами происходило, используя для этого папирусы и куски кожи, а также иудейские манускрипты и римские повседневные документы, которые случайно оказывались у него. Матфей стирал старый текст, чтобы писать на них, либо мои приукрашенные деяния ложились между строк латыни: незначительных государственных актов, долговых расписок и завещаний, отчетов о сборе налогов и частных писем. Где Матфей брал все это? Присваивал умением втереться в доверие к первому встречному, будь то хоть неграмотный раб-посыльный, хоть римский делопроизводитель. Его жалели и ему верили, к тому же он всегда ссылался на меня. Когда мы уходили из очередного города, Матфей мог взять у кого-то письмо с клятвенным обещанием передать его Елисею в Хайфу или Сусанне в Хеврон, а в результате на этом подчищенном пергаменте оказывалось подробное описание нашего ужина или мое наставление какому-нибудь кающемуся убийце, который, может быть, поступил справедливо, потому что мстил за родственника, но одобрять убийство публично я не хотел.