Иногда, проснувшись, чувствуешь себя безумцем, сошедшим с корабля в незнакомом порту, и ко всему приходится привыкать снова.
Я стал вспоминать свой сон и вчерашнюю встречу с нагидами и сосчитал, что слово «любовь», приснившееся мне среди других особенных слов, имеет числовое значение «тринадцать». «В виде индийской цифры “13” оно похоже на первосвященника Каиафу, – подумал я, зевая. – Что-то он часто стал сниться мне в разных ипостасях. Неужели Каиафа равен любви?»
Я всегда ложился спать с неохотой. Даже бодрствующий человек слабо управляет течением собственных мыслей, а уж во сне просто становится игрушкой в лапах злых химер. Погружения в сон для меня – расплата за возможность принимать хоть какие-то самостоятельные решения; стоит уснуть, и тут же вепрь калидонский начинает окутывать меня изнурительными видениями и вынуждать разгадывать мучительные загадки. Или вдруг оказываешься на вершине ледяной горы среди предвечной тьмы, вынужденный, дрожа от холода, создавать новый мир из собственных сомнений и горстки букв.
Поэтому я особенно радовался тихим утренним минутам, когда меня отделял от нового погружения в бездну ночи целый день, не отягощенный большими заботами. Дневные часы были отсрочкой перед очередным сошествием в суетливую тьму, которая, наверно, хуже смерти, ведь смерть – это прежде всего безмятежность.
Я снова закрыл глаза и, покачиваясь в своей сети, размышлял, чем наполнить день. Недавно хозяин красильной мастерской пригласил меня на обед, и я подумал, что можно к нему наведаться. Наверно, у него какой-то недуг. Что же, помогу ему, решил я, но и поем у него хорошенько; учеников брать с собой не буду, красильщик живет скромно, не надо вводить его в слишком большие расходы на угощение.
По всему берегу озера начиналась жизнь. Босоногие женщины с коричневыми от загара лицами, намолов муки, пекли утренний хлеб, и его запах, доносящийся до меня, свидетельствовал, что всё в порядке, всё как всегда – нет голода, болезни или войны. Разноплеменные обитатели Галилеи приступали к своим делам: кто-то строил лодку, кто-то солил рыбу или лепил горшок, а кто-то разводил в кузнице огонь. Я всегда с почтением относился к кузнецам, ведь эти жрецы хромоногого демиурга[51] заняты поистине волшебным делом – очищают, укрощают и заставляют работать на людей металл, который никому ничего не должен.
День пройдет, засоленную рыбу поместят в бочонки и отправят в Тарихею – город неподалеку, где находится самый большой в округе рынок (соленая рыба из этого озера славится далеко за пределами Галилеи), металл в виде украшений, инструментов и оружия будет покорно служить людям, и кто знает, думал я, может быть, именно в этот день мастер выкует наконечник копья, который войдет под мое ребро по указу духовенства…