— Амадео уже ходит, на палочку опирается и ходит, скоро лагерь свернем. До дозорной избы, а там — в Киев. Обвенчаемся в Софии, как положено. Своего терема пока нет, но можно снять избу, это же ничего?
И Алена решала твердо:
— Ничего!
— И мне часто придется уезжать в дозор, надолго, пока не сменят. Ничего?
— Ничего! Ты — богатырь, тебе так должно.
Шепотом:
— Выдержишь?
Громко:
— Ха!
— Ты только терпи меня, — вырвалось вдруг у Ильи беззащитно и просяще, — не оставляй.
****
— Ну что еще там? — брюзгливо спросил Владимир, приоткрывая дверь.
В горницу, воя, ворвались няньки, повалились снопами, остались лежать. В подвываниях и воплях можно было с трудом разобрать:
— Змей…
— Украл, проклятый!
— Прямо с луга цветущего…
— Прогуливалась, солнышко наше…
— Налетел…
— Забаву Путятишну!!!
Владимир ударил ладонью по столу. Звук получился сухой и резкий, как от удара бича. Посыпались шахматные фигуры. Вой разом стих, но бабы продолжали лежать ничком.
— Змей украл мою племянницу Забаву Путятишну? Унес? Сейчас?
Невнятный вой возобновился; на этот раз утвердительный.
— Значит, слушайте, дуры. Никто Забаву не крал, все вам померещилось с сонных глаз. У меня сейчас Забава, в покоях сидит. Спать меньше надо, когда за дитем смотрите. Разоспались на солнышке. Пошли вон, дуры мясистые; которая из вас будет где про змея болтать — голову вон. Здесь Забава. Всё.
Няньки подхватились, толкаясь и не сводя с князя круглых непонимающих глаз, спинами в дверь вывалились вон.
Владимир, разом ставший мрачным, плотно закрыл дверь за ними, взглянул на Добрыню.
— Унес, значит, сволочь. Отыгрался. Дань-то людьми еще дед отказался ему платить. И что теперь — войско собирать?
— Дело деликатное, — сказал Добрыня, вставая. — Не надо войска. Сам разберусь.
Владимир кивнул. Собственно, на это он и рассчитывал, когда велел нянькам не болтать. Дело действительно было щекотливое, не для посторонних.
— А справишься? — вдруг спросил он. Добрыня понимал, почему возник этот вопрос. Владимиру было известно о его недавней покорности ведьме. Добрыня не счел возможным скрыть это от князя.
Все это время, пока Добрыня приходил в себя и когда уже пришел, не было дня, чтобы он не думал об этом: почему его, Добрыню, так легко, играючи, одним касанием взяла в плен ведьма? Он был христианин и твердый, сознательный враг язычества, прежних порядков, при которых человек был игрушкой в руках сонмища богов, бранлчивых, склочных, коварных, мелочных и мелко мстительных. Он знавал людей, которые были неизмеримо великодушней и добрее любого из этих богов. Он знал Илью, в котором видел образец такого человека. Истинным Богом мог быть только тот Бог, который превосходил в добре любого, самого лучшего человека. Добрыня отвергал прошлое, целиком, твердо и презрительно.