— Доктор Фельдман. Я слышала, что он излечил сына начальника Морской тюрьмы от серьезного недуга.
Недуг оказался эпилепсией, но Варя все же запомнила совет для будущего. Когда — не дай Бог! — медицина исчерпает все свои средства и распишется в собственной беспомощности…
Все двери в особняке открывались абсолютно бесшумно, поскольку Роман Трифонович не терпел никаких скрипов, и Варя скорее почувствовала, что в ее спальню кто-то вошел. Повернула голову, всмотрелась.
У портьеры стоял муж. В халате и домашних ковровых шлепанцах. И было очень похоже, что вид у него виноватый.
— Я принял Грапу на службу, — почему-то сообщил он. — Со вчерашнего дня.
— Ты очень правильно поступил.
— Думаю, Надюше будет легче.
— Очень надеюсь на это. Чего ты стоишь у дверей? Ты куда-то торопишься?
— Нет. — Роман Трифонович как-то не очень уверенно приблизился к семейному ложу, присел на пуфик у ног Вари. — Завтра Феничку хоронят. Я пойду на похороны.
Варя вздохнула, вытерла набежавшие слезы.
— Поклонись ей от меня.
Хомяков молча покивал. Помолчали.
— Может быть, следует как-то деликатно помочь родителям? Наденька говорила, что Феничка была единственным ребенком.
— Да. — Роман Трифонович тяжело, медленно вздохнул. — Ты прости меня, Варенька. Прости.
— И ты меня прости, Роман.
Хомяков покивал, неуверенно поднялся.
— Куда же ты? Когда так страшно, надо быть вместе.
Варя улыбнулась, и, выпростав из-под одеяла руку, протянула ему.
— Варенька…
Роман Трифонович упал на колени, схватил ее руку, поцеловал, прижал к груди.
— Занесло меня, Варенька. Занесло…
4
Грапа не вернулась домой ни в эту ночь, ни в последующие. По ее просьбе в палате поставили раскладную койку, и горничная чутко дремала на ней, ловя каждый вздох Наденьки.
— Так для барышни спокойнее будет, Варвара Ивановна. А спокой сейчас — главное для нее.
— Как ночь прошла?
— Раз только прошептала. Тихо так, но я расслышала.
— Что ты расслышала?
Грапа помолчала, точно припоминая. Потом вздохнула:
— Устала, говорит. «Боже мой, как я устала». Вот так, слово в слово.
Варя горько покачала головой.
— Вызволим мы ее из болезни, Варвара Ивановна. Верьте мне, вызволим.
Они тихо разговаривали в больничном коридоре, боясь обеспокоить Надю. И напрасно, потому что Наденька в то утро уснула сразу после врачебного обхода, и сон ее впервые был глубоким, лишенным тревог и кошмаров.
А до этого очень боялась уснуть. Особенно по ночам, когда оставалась одна без помощи и поддержки и боролась с подступающим сном, из последних сил боролась, пока не проваливалась в забытье без всяких сновидений. А спать очень хотелось, сна требовало натруженное, перемятое тело, перенапряженные нервы и всё запомнившие органы чувств, оскорбленные собственными страданиями и теперь взбунтовавшиеся против нее. И Надя изо всех сил старалась бодрствовать ночью, а спать днем, когда рядом сидела Варя и в душе возникало робкое ощущение надежности. А потом вдруг появилась Грапа, и робкое ощущение сменилось спокойной уверенностью.