«Фермер стреляет воронье и поливает жуков, чтоб защитить урожай, правильно? – однажды сказала ему Мама. – Стреляет диких псов, лисиц и проклятущих койотов, чтоб не таскали курей, не драли скот, правильно? Так же и мы. Мы редкая порода, все мы, и миру не терпится извести нас за то, во что мы верим, за то, что мы близки к Господу Всемогущему. Сгубить нас из зависти, потому что сами они к нему так близки не бывают. Они все звери, Люк. Гончие, которые подбираются к нам, хотят вырвать вас из моей груди, из милости Божьей, как сталось с твоей несчастной сестрицей – набили ее головушку гадкими мыслями и больными грезами, совратили, пока она не взбесилась от болезни и ее не пришлось усыпить. Не поддавайся им, мальчик мой. Папа научит, как оградить себя и родную кровь».
– Люк, – окликнул Папа. – А ну тащись сюда.
Слишком поздно. Он мог побежать, но его загонят. Он мог умолять, но они будут глухи.
Он умрет. Прямо здесь. И сейчас.
Его волосы пригладил теплый ветерок из разбитого окна, но он не шевелился.
Одна за другой к нему оборачивались головы. Сцена из его самых страшных кошмаров воплощалась в жизнь.
Вы все знаете, что делают с псиной, когда от нее больше нет толку, а?
Знаем, пап.
Отец сплюнул. Вытер рот рукавом.
– Парень, ты оглох, что ли? – он держал пистолет доктора. Пистолет с единственной пулей, которая оборвет жизнь. Его жизнь.
Не в силах унять дрожь, Люк уронил руку с ручки двери.
– Может, его ранило, – сказал Аарон. Затем громче: – Люк, тебя ранило?
Папа всматривался, ожидая ответа, затем зашагал к пикапу.
– Уж надеюсь, его ранило, – услышал Люк.
Много лет он видел, как писались от страха их жертвы, даже сегодня это случилось со старым доктором, но сам он никогда не понимал страха, из-за которого теряешь над собой контроль, забываешь о собственном достоинстве, деградируешь до уровня маленького испуганного ребенка. Только сейчас, глядя, как к нему приближается статная тень отца, как блестит пистолет в свете фар, понимание снизошло на него, проявившись во внезапном мокром тепле в паху. И будто все, что его сдерживало, смыл этот горячий поток, подстегнув к действию, – Люк подавил всхлип и быстро передвинулся на водительское сиденье.
– Пап? – окликнул Аарон встревоженно.
Отец промолчал, но остановился.
– Ты чего, сынок?
Сынок. Впервые за годы Люк услышал, как отец назвал его не «парнем», но любой эффект, который должно было возыметь над ним обращение, разбавило то, что любовь никогда не была сильной чертой Папы. Отец только хотел его задержать.
Неуклюже он потянулся вниз, горячо молясь, чтобы не найти в темноте под рулем пустой воздух, пока ключи прячутся в кармане Аарона. Тихий звяк металла – и он позволил себе выдохнуть, затем быстро выпрямился и повернул ключ. Двигатель ожил.