Это обобщение характера обесценило слова Робби в мыслях Луизы. Все, что он говорил, было банальщиной из «Управления ресторанами для чайников» или других учебников, в которых пишут о том, что ты и так знаешь, но должен увидеть черным по белому.
– Спасибо, – сказала она и тяжело выдохнула.
– Не за что, – ответил Робби, очевидно, довольный собой. – Теперь отнеси бутылку за столик этого господина. – Он сунул «А1» ей в руку, но не отвел взгляда.
– Ладно, – она начала оборачиваться, потом остановилась и снова обратилась к его ожидающему лицу: – Можно потом взять пятиминутный перерыв?
Робби нахмурился, поправил рубашку и взглянул на часы, затем вздохнул.
– Пять минут. Но у черного входа. Не надо, чтобы каждый раз, как кто-то входит, все дышали сигаретным дымом.
Луиза кивнула и ушла. Когда она оказалась у столика Тая, здоровяк поднял глаза – с набитым чизбургером ртом и каплей сыра на нижней губе.
Мертвые глаза, подумала она.
– Быстро обернулась, сисястая, – пробормотал он и потянулся за бутылкой.
Тяжело дыша от предвкушения, она схватила его за запястье левой рукой и отбросила в сторону.
Мужчины замерли.
Тай выпучил глаза.
– Ты какого хрена?..
– Эй! – позвал Робби, и она услышала стук идеально отполированных туфель по кафелю.
– Прости, – сказала она, зная, что никто не поймет, к кому она обращается, и с размаху опустила бутылку с соусом на голову Тая.
* * *
Позже она задастся вопросом, возможно ли, что его призвали ее мысли, выхватили образ из эфира – смесь воспоминаний и тоски, чтобы помучить ее еще больше.
Но он был настоящим.
После трех часов в кафе с чашкой обжигающего кофе и жалости к себе, пока не настало время, когда она обычно заканчивает в «Кузове», она отправилась в долгий путь домой.
Луиза не чувствовала удовлетворения от того, как досталось Таю Роджерсу, хотя и не жалела о сделанном. Сукин сын давно напрашивался, и только бог знает, за скольких избитых женщин в его жизни она сейчас буквально нанесла удар. И все же чувствовала она лишь пустоту. Тай стал случайной жертвой, пиньятой для злости, разочарований и ненависти к себе, что копились в ней несколько последних месяцев.
Когда она повернула за угол на Восточную Плезант-авеню, на затылке от холода встали дыбом волосы. Она закуталась в воротник меховой парки и задрожала. Трескучий мороз, тротуары – как полированное стекло, ветер царапает поломанными ногтями щеки.
Какого черта ее понесло в Детройт?
Конечно, глупый вопрос, лучше его себе не задавать, ведь ответ всегда с готовностью омрачит ее мысли.
Ее понесло из-за Уэйна, которого она любила, и боялась, что любит до сих пор, несмотря на то, что давно осознала: каждое его второе слово – ложь, а обещания – стеклянные воробьи, которым рано или поздно суждено разбиться о холодную и твердую поверхность реальности. А хуже всего – черный узел в сердце, который она, как ни старалась, не могла ослабить. Что ради этой жизни, этой муки она, не задумавшись, покинула мужчину с ребенком, которые по-настоящему ее любили, бросила их ради дороги из желтого кирпича, которая вывела на пустырь. Она захлопнула дверь и уехала, не оглядываясь на печального побитого жизнью человека и его простодушного мальчика, которым никогда не понять силу влечения грез, голода амбиций, которые гнали ее вперед. В машину Уэйна и прочь из их жизней, к звукозаписывающей студии в Детройте, где, как она верила, кузен Уэйна Ред ждет не дождется, чтобы сделать из нее звезду.