О проникновении за роковую черту силой нечего было и думать. Два прохода в стене ограждались тремя рядами металлических платформ, соединенных, очевидно, с источником электричества сильного напряжения.
Миновать их было невозможно; прикосновение к ним было смертельно, не говоря уже о том, что оно вызывало трезвон особой сигнализации.
Маттео рассказывал мне о попытке одного любопытного рабочего, попытавшегося переступить запретную грань: он был убит на месте, едва прикоснулся к платформе.
И однако мне надо было проникнуть за эту черту. Там была Margaret; я был уверен в этом так, как будто видел ее собственными глазами.
— Однако упрямый ты человек, — сказал Сергей Павлович, когда Юрий замолчал, охваченный волнением.
— Я поставил на карту свою жизнь. Я решил идти до конца, но в то же время не хотел действовать очертя голову.
Жители поселка далеко не пылали любовью к своему хозяину, но испытывали перед ним суеверный страх. Поэтому вызвать их на откровенность было очень трудно. Но, раз начав говорить, они отводили душу в злобных рассказах по адресу этого человека.
Все эти люди были привязаны к проклятому месту, с одной стороны — щедрой платой, а с другой — своим темным прошлым, благодаря которому Эликотт держал их в руках, так как каждому из них грозило несколько лет одиночного заключения, а то и электрический стул.
Я навел как-то разговор на слабость старика в его отношении к женщинам. Рассказы посыпались, как из мешка, исполненные ненависти, сарказма и боязни. Большинство из них, впрочем, я уже знал, и они касались жизни «старого чёрта» на континенте.
Но однажды я услышал то, чего ждал и боялся.
— Ну, а здесь, на острове, он ведет себя тихо и скромно? — задал я как-то вопрос, слушая эти разглагольствования.
Собеседники мои усмехнулись.
— Спросите тех, кто был за «чёртовым забором». Да они как воды в рот набрали. А верно могли бы порассказать кое-что. Что он делает там, в своей берлоге? Уж верно не в бирюльки играет. Раза два мы видели, как он привозил с собой с берега каких-то леди, закутанных, как кочны капусты… Да вот месяца три или четыре назад, как раз во время выборов, этот белоручка (это было прозвище Хью) привез бабенку. Их сильно потрепало в Памлико-Суанде, и они выбросились на берег в довольно-таки растрепанных чувствах. Нам пришлось им помочь, и мы видели леди — вот так, как сейчас вас. Только глаза у нее были закрыты, она стонала и что-то бормотала себе под нос. «Леди больна и испугалась бури», — сказал белоручка и послал нас ко всем чертям, а бабенку увезли туда, — рассказчик махнул рукой на север.