В конце февраля в Лагосе термометр показывал сорок градусов при влажности восемьдесят пять процентов.
Второй по величине город в Африке после Каира насчитывал более двадцати одного миллиона жителей, и это число увеличивалось тысячи на две в день. Такой феномен можно было наблюдать невооруженным глазом: во время своего пребывания здесь Маркус отмечал, как прирастает бидонвиль, вид на который открывался из его окна.
Он выбрал жилище на окраине, над мастерской по ремонту грузовиков. Комната была небольшая, и хотя Маркус привык к сутолоке нигерийской столицы, жара мешала ему спать по ночам. Вещи его были сложены в стенном шкафу, у него был холодильник семидесятых годов и крохотный кухонный угол, где он готовил еду. Вентилятор на полу ритмично жужжал, будто огромный шершень.
Несмотря на неудобства, он себя чувствовал свободным.
Маркус жил в Нигерии около восьми месяцев, но в последние два года все время переезжал из страны в страну. Парагвай, Боливия, Пакистан, потом Камбоджа. Охотясь за аномалиями, он разрушил сеть педофилов, в Гуджранвале остановил гражданина Швеции, который выбирал самые бедные страны, чтобы дать там волю своей потребности убивать, при этом не опасаясь ареста; в Пномпене обнаружил больницу, где у неимущих крестьян за несколько сотен долларов покупали органы для перепродажи в страны Запада. Сейчас он выслеживал банду, которая занималась торговлей людьми: почти сто женщин, мужчин и детей пропали за последние несколько лет.
Он начал взаимодействовать с людьми, общаться с ними. К этому он стремился долгое время. Не мог забыть, как страдал в Риме, чувствуя себя отторгнутым от человеческого рода. Но и сейчас его склонность к одиночеству порой брала верх. И прежде чем могли завязаться прочные отношения, он собирал рюкзак и отправлялся в путь.
Боялся слишком увлечься. Ведь единственные отношения, построенные на личных чувствах, какие удалось ему установить после потери памяти, оставили горький осадок. Он еще вспоминал Сандру, но все реже и реже. Иногда задавался вопросом, где она, счастлива ли. Но не осмеливался воображать кого-то рядом с ней: близкого человека, с которым можно обменяться мыслями. Это причинило бы ненужную боль.
Зато ему случалось часто говорить с Клементе. Диалог, напряженный и конструктивный, происходил в мыслях. Маркус говорил другу все, что не сумел или не захотел сказать при его жизни. И только когда вспоминал о последнем уроке, который так и не был преподан, все сжималось у него внутри.
Два года назад он отказался от сана. Но очень скоро убедился, что это не работает. Можно отказаться от чего угодно, только не от своей природы. Эрриага оказался прав: что бы он ни делал, куда бы ни ехал, себя изменить не мог. С этим ничего нельзя было поделать, несмотря на мучительные сомнения. Время от времени, наткнувшись на заброшенную церковь, он заходил туда и служил литургию. Иногда происходило нечто необъяснимое. Во время мессы кто-то неожиданно появлялся и слушал. Маркус не был уверен, что Бог воистину существует, но понимал, что необходимость в Нем объединяет людей.