Что сказать еще?
Мы часто вспоминаем нашу фронтовую жизнь. В ней было много такого, чего я ни за что не хотела бы пережить еще раз, но было и хорошее, даже прекрасное. Никогда мне не забыть моих товарищей, которые так старались скрасить и облегчить мое фронтовое житье-бытье, ибо если солдатская служба подчас тяжела для мужчины, то для девушки — тем более.
Мы вспоминаем и ту собачонку на призывном пункте, которая привела меня в минно-розыскное подразделение. Право, странно, как иногда случай может повлиять на всю нашу жизнь!
— Но если бы не она, я не встретил бы тебя… — говорит мне при этом Александр Павлович.
Мститель
1
Известно, что, когда соберутся несколько любителей собак, разговоров не оберешься. А нас было четверо, и все закоренелые «собачники»: Сергей Александрович, много лет руководивший клубом служебного собаководства, полковник в отставке, недавно вернувшийся из Германии, еще один член нашего клуба — бухгалтер по профессии и я.
Все мы хорошо знали друг друга, но не встречались давно, так как прошедшая война разметала людей, и только вот теперь, когда наконец буря пронеслась и страна снова вернулась к мирной жизни, мы собрались, чтобы отвести душу в дружеской беседе. Поговорить нам было о чем.
Сергей Александрович был все таким же, каким я знавал его в былые времена: оживленным, смуглолицым, с громким голосом, силе которого мы не раз дивились, когда он раздавал призы на ринге, с прежней юношеской подвижностью и ловкостью в худощавой подтянутой фигуре; лишь пробивающаяся в черных волосах седина напоминала о том, что все мы стали значительно старше. На правой половине груди его была нашивка, свидетельствующая о перенесенном тяжелом ранении, — память о Сталинграде, на левой — орден Красного Знамени и ряд медалей, в том числе за оборону Москвы, за взятие Будапешта и Вены. На груди же полковника было столько орденских планок, что от них рябило в глазах.
Бухгалтер как всегда держался в тени. В клубе этот человек слыл чудаком. Говорили, что перед войной он пережил какую-то тяжелую семейную драму, после чего сделался замкнутым, ушел в себя. Малоразговорчивый и сдержанный, он оставался верен себе и в этот вечер: больше слушал, ограничиваясь только отрывочными, всегда сказанными к делу, репликами.
Я не раз видел, как этот человек в своем неизменном теплом бобриковом пальто, с остриженной ежиком седой головой, покрытой поношенной черной шляпой, приходил в клуб, ведя очередную собаку на добротном поводке. Там уже знали о дели его посещения. Он вручал собаку, расписывался аккуратным каллиграфическим почерком в толстой канцелярской книге, в которой регистрировался «приход» и «расход» собак, подтверждая своей подписью, что он добровольно и безвозмездно передает собаку государству, затем, держа шляпу в руке, сдержанно выслушивал благодарность и, потрепав в последний раз жалобно повизгивающую питомицу, уходил, постукивая тростью. Казалось, он видел в этом какой-то особый, известный только ему, смысл…