Там, на балконе, меня вдруг охватило ощущение несправедливости. Почему я здесь, а мои ребята там, далеко, среди ноябрьской слякоти и снега? Они тоже имеют право видеть пальмовые рощи, бастионы пиратских времен, тропические волны Атлантики и Карибского моря… Если бы можно было притащить их сюда, как таскал в Севастополь и в Ленинград! Ну, пусть не всех, а хотя бы несколько лихих штурманов и матросов из первой «барабанной» шеренги: Сережку Сомова, Сашку Шильникова, Максимку Языкова, своего верного друга и адъютанта Альку со звучной, как у греческого контрабандиста, фамилией Сидоропуло. И самого юного барабанщика — моего первоклассника Пашку…
Да, свободные ассоциации — штука все-таки рискованная. Разве о Кубе я собирался писать, когда сел за компьютер? А повело вдруг от звездочек на погонах до штормовой ночи в Гаване…
Кстати, наутро мне сказали, что ветер был не столь уж силен. По крайней мере, не из тех, что раскачивают небоскребы…
А испанские слова «Tamborileros, adelante!» я привез ребятам в «Каравеллу», и они написали их на эмблеме отряда, сделали своим девизом. Ничего удивительного, кубинская романтика была тогда еще сильна и горяча. К тому же, слово «Каравелла» тоже испанское. Пишется: «Сагаbеlа». Так и вышито на шевронах флотилии. По-моему, именно от этого слова пошло русское «корабль». Некоторые филологи (я читал) объясняют, что «корабль» — от славянского «короб», но это кажется мне притянутым за уши. Тем более, что в допетровские времена слово «корабль» использовалось редко, говорили «ладья», «судно». А при Петре иногда так и писали — «карабель». Почти что испанская «карабела»… Кстати, какой повод для ура-патриотов обвинить меня в низкопоклонстве перед заграницей!
Но опять же понесло меня в сторону, в филологию. А о чем я хотел?
Да! Сидя на совещании в «Урале», я думал, что начну очередные мемуары именно с этой ободранной комнаты на четвертом этаже.
Здесь в начале шестидесятых располагалась редакция «Уральского следопыта». Именно сюда я пришел летом шестьдесят второго, будучи оформлен «переводом» из «Вечернего Свердловска». Перейти просто так было нельзя — не вышел трехгодичный срок после распределения в университете. «Перевод» прошел на удивление гладко. Спасибо Вадиму Кузьмичу Очеретину, который тогда руководил «Следопытом».
Сейчас вспоминаю: до чего же хорошо тогда относились ко мне, «молодому прозаику», все, от кого зависела моя судьба! В «Вечерке» (где я поочередно был литсотрудником разных отделов) добродушно сказали: «Все равно он в рабочее время пишет в основном не репортажи о городских делах, а свои рассказы; ну и пусть уматывает в журнал». А в журнале уже поджидали, считали «за своего». И даже разразились по поводу моего прихода соответствующими виршами: