— Раненько вы отправляетесь в дорогу, брат Луиджи! — сказал ему, зевая, привратник, отпиравший дверь.
— Так надо, Пьетро: пыл христианского милосердия остываете каждым днем, и на сбор провизии, необходимой монастырю, уйдет полсуток, не меньше. Прошло то время, когда собранным за одно утро можно было полностью нагрузить мула, и теперь я буду рад, если к вечеру наполню суму наполовину.
— Бог свидетель, за словом вы в карман не лезете; ваше красноречие годится для всех, для людей простых и людей знатных… Снятая Дева! Как вам прежде везло! На шесть миль вокруг не было хозяйки, не откладывавшей ежедневно что-нибудь для вас, и у меня до сих пор слюнки текут, как вспомню добрую провизию, собранную вами всего за несколько часов… В те времена привратнику всегда перепадало кое-что от брата Луиджи!
— Болтун! Что ты тут нудишь мне после утренней мессы?
— О брат мой! Это память сердца!
— Ты хочешь сказать: желудка…
— А ведь как я был предан вам!
Монах обернулся и приблизился на два шага к брату-привратнику.
— Пьетро, — сказал он ему вполголоса, — оставайся таким же преданным, и, быть может, к нам вернутся те славные денечки… Но главное, помалкивай.
— Буду нем как могила.
— И по-прежнему готов служить мне?
— По-прежнему, брат Луиджи!.. Для вас — я всегда на посту и с ключами в руке.
— Тогда до вечера.
И сборщик пожертвований удалился бодрым шагом; монаху было уже за пятьдесят, но выглядел он еще очень моложаво. Едва потеряв из виду стены монастыря, он заметил в ста шагах от себя высокого человека, быстро приближавшегося к нему; в правой руке мужчина держал тяжелую палку, а в левой — платок, которым он то и дело вытирал пот, струившийся с лица.
"А! Так я и знал, — сказал себе монах, — это Бернардо Гавацца. Все очень просто: поскольку граф ди Мариани смирился с одинокой жизнью в Турине, Бернардо, естественно, стал хозяином на вилле Сантони. К несчастью для него, он устроил все без меня, решив, что достаточно силен и может пренебречь моими советами. Однако этой давней тайне, этому беззаконию должен быть положен конец, и, кажется, мы к нему приближаемся".
Затем громким голосом сборщик подаяний окликнул путника и, когда тот подошел совсем близко, заговорил с ним:
— Такая рань, а ты уже в пути, друг Бернардо!
— Что тут особенного? Вы ведь тоже в дороге, преподобный отец, и вряд ли это кого-нибудь удивит.
— Это естественно для меня: монастырь остался без хлеба, уже давно Всевышний не посылает своим чадам манну небесную, словно росу. Так что я вышел из монастыря, убежища, дарованного мне Богом, а ты, судя по всему, идешь от виллы Сантони, откуда граф Мариани прогнал тебя больше десяти месяцев назад и где я запретил тебе появляться… Ты оттуда идешь, признавайся?!