не ее родной язык, парень должен был почувствовать иронию. – Как понимаю, они едва тебя не поймали. Еще минута – и ты лежал бы на земле, моля о пощаде.
Он сплюнул снова – новое алое пятно взломало совершенную монотонность песка.
– Его ты бросила. И теперь его убьют.
Ох… Это было как клинок, входящий под лопатку. Две короткие, рваные фразы – и словно кровавая слюна попала ей на лицо. Как… как он мог…
– Ты сказала… там, в пустыне… сказала, что мы – товарищи по бою… ты сказала: буду охранять ваши спины… что бы ни произошло…
Он плакал. Она ударила бы его за предыдущие слова, за неожиданный удар в спину, предательское, несправедливое обвинение, но теперь он стоял перед ней, такой мелкий и худой, его били бесшумные рыдания. Со сжатыми кулаками, с лицом, перечеркнутым растущей на глазах опухолью. Из-под прикрытых век текли слезы:
– Ты бросила его…
Неожиданно он заговорил на к’иссари, и это, не пойми отчего, прозвучало куда хуже, чем на местном наречии. Как будто слова, произнесенные на ее родном языке, на языке, который нес в себе дары кендет’х, приобретали особый, до костей прошивающий смысл.
Ты назвала его товарищем по бою и бросила.
Но какое это имело значение по сравнению с воспоминаниями о наполненной розовым цветом и запахами женских духов спальне, где она его нашла.
– Лаагвара – это цепь, у которой два ошейника, – ответила она на том же языке. – Ты не можешь надевать его на одного, снимая одновременно с другого.
Она оглянулась. Пятеро мужчин, неся шестого, были уже в сотне шагов от них. Она нашла повод для того, чтобы сменить тему:
– Ты раздразнил их, растоптав Мамой Бо их лавку?
Махаут ответил не сразу. Она дала ему минутку, демонстративно отвернувшись, чтобы он успокоился. Мы те, кто мы есть, и сами несем тяжесть наших решений и провинностей, до самых ворот Дома Сна. Она могла понять отчаяние ребенка, у которого рушится весь мир, но розовость и запах духов все еще наполняли ее воспоминания.
– Это… – Он громко высморкался, откашлялся и сплюнул снова: – Это актеры обенусий. Разучивали новое представление на пляже за городом. Им не понравилась моя оценка.
Она взглянула на мальца. Тот все еще трясся, но уже не плакал. Внимательно мерил ее одним здоровым и одним опухшим глазом.
– Я не знал, что ты здесь. – Он разжал кулаки. – Сухи говорил, что ты прячешься в караван-сарае.
Она почувствовала легкий укол удовлетворения. Значит, ее хитрости помогли.
– Он не пытался вытянуть меня оттуда?
– Никто не войдет в иссарские дома – разве что сперва перебьет их обитателей. А если бы иссарам в ответ закрыли для наших караванов дороги через пустыню… – Он пожал худыми плечами, а Деана, несмотря ни на что, улыбнулась. Ну да, торговля прежде всего. – А князь…