А с острия чёрного клинка на рыцаря глядела смерть. И если бы только его! – этого он давным-давно уже перестал бояться, с того самого мига, как немолодой худощавый мужчина в скромном коричневом плаще, чародей, вдруг кивнул Леотару, протянул руку, и перед ними раскрылось небо.
Нет, рыцарь Леотар не боялся ни смерти, ни посмертия. Он боялся лишь одного – умереть напрасно.
Меч Водителя Мёртвых всё удлинялся и удлинялся, и срывавшиеся с клинка Леотара блики света, что успешно рубили подступавших призраков, лишь бессильно разбивались о чёрную сталь.
Они должны продержаться и выстоять, дать Аэтеросу время подоспеть с подмогой. Или, быть может, успеют Арбаз или Креггер.
Они должны продержаться.
Рыцарь знал, что его товарищи рвут сейчас в клочья ряды армии призраков, без Водителя Мёртвых не так они и сильны против них, учеников великого бога Хедина, но вот он сам…
Чёрное острие оказалось совсем близко, Леотар уклонился элегантным полуповоротом, несмотря на тяжёлые доспехи, его собственный меч взлетел, сшибся с чёрным клинком, пытаясь отбить его в сторону…
С куда большим успехом рыцарь мог бы рубить сплошной скальный гранит. Напоенный магией меч справился бы с неподатливым камнем, но иные чары, скрытые в оружии Водителя Мёртвых, оказались сильнее.
От столкнувшихся мечей брызнули снопы искр, светлый клинок Леотара зазвенел, словно закричал от ярости, и самого рыцаря вдруг пригнула к земле неведомая тяжесть.
Водитель Мёртвых слегка повернул кисть с зажатым в ней мечом, и чёрная сталь придавила Леотара; Яргохор словно и не пытался его зарубить, пронзить, а вместо этого…
Чёрная сталь коснулась рыцарского наплечника, и Леотара затопила волна непереносимой, рвущей всё тело боли. В глазах вспыхнула радуга, он закричал, не слыша собственного крика, кажется, упал на колени; и ощутил, как внутри него словно рвутся те самые поэтические «скрепы», коими, по мнению скальдов, душа «крепится» к телу.
Однако он был соратником Познавшего Тьму; Познавшего Тьму, но не отринувшего Свет. Сквозь боль и слепящую круговерть в глазах, сквозь гаснущее сознание всё равно, с редкостным упорством, пробивались слова заклятий, работали чары, высвобожденные из распадающихся талисманов; мир, что, казалось, разбился на миллион кусков, стремительно обретал прежние очертания.
…Мьёлль видела, как чёрный клинок скользнул над плечом Леотара, рухнул на рыцаря плашмя, как сам рыцарь упал на одно колено, а его сияющий меч уткнулся остриём в твердь Междумирья.
Она тоже закричала и тоже не услышала собственного крика. Стрелы срывались с её тетивы быстрее, чем в самом хитроумном гномьем метательном аппарате; лучница не зря вслушивалась и ловила эхо собственных распавшихся заклинаний, она, как могла, пыталась изменить те, что ждали своей очереди в её колчане, имея вид обычных стрел.