– Привет, – раздалось снизу.
Глаша в белом сарафане стояла рядом с мусорными баками и теребила в руках глиняную свистульку.
– Привет.
– Меня зовут Глаша.
– А меня Оля.
– Почему ты там сидишь?
– Я жду бабушку, чтобы пойти гулять. Дома никого нет.
– А она скоро будет?
– Не знаю.
– Если скоро, я могу тебя подождать.
Глаша подошла ближе, и я заметила, что на загорелых плечах у нее и правда были ямочки.
– А тебе… можно гулять с обычными детьми?
– Можно, – она улыбнулась.
– Почему тогда ты ни с кем во дворе не гуляешь?
– Ко мне почему-то никто не подходит.
– Наверное, потому что ты священная.
На лице Глаши отразилось недоумение.
– Ты же дочь священника. Наверное, ты священная, – пояснила я. – Перед тобой все должны расступаться. И тебя нельзя обижать.
Девочка секунду смотрела на меня, а потом начала хохотать, и хохотала так долго, что я сама рассмеялась.
– Я не священная! Мы же не божественные!
– Совсем не божественные? Самые обычные? – Тут я даже немного расстроилась.
– Совсем. Ну, может, папа чуть-чуть божественный.
– А ты знаешь какие-нибудь божественные секреты? Мне снятся страшные сны.
– Ты читаешь перед сном «Отче наш»?
– Нет.
– А ангела своего зовешь?
– У меня ангел есть?
– Конечно, есть! У всех есть ангел-хранитель. Твои родители ходят в церковь?
– Мама иногда.
Глаша на мгновение задумалась, а потом тихо предложила:
– Если ты завтра зайдешь за мной, я могу познакомить тебя с родителями. Тогда потом можно пойти вместе в церковь.
– И меня там научат, как звать ангела?
– Этому в воскресной школе учат. И молиться тоже. А чтобы страшно не было, можно под подушку что-нибудь положить. Яичко с Богородицей. Или молитвенник. У меня еще есть ангелок. Я могу отдать его тебе. Он будет тебя охранять.
– Давай!
На следующий день в условленное время я, страшно волнуясь, постучала в дверь Глашиной квартиры. Мне открыл отец Александр.
– III -
Я не знаю, сколько лет я ходила в церковь. То мне кажется, что флигель воскресной школы строился очень медленно и прошло несколько зим. То вдруг представляется, что вся история заняла не более года. Восстановить хронологию не могут и родители, хотя воспоминаний о тех днях сохранилось много и все помнят, как все началось и закончилось. Эту общую зыбкость памяти я могу объяснить только тем, что для всех тогда время шло по-другому, и не только потому, что кто-то был мал, а кто-то был молод: почему-то воспоминания о том десятилетии, первом десятилетии новой страны, у многих сопровождаются пространственно-временным искажением.
С Глашей мы очень подружились. Перед отцом Александром я трепетала и не решалась задавать ему вопросы, поэтому все выясняла у Глаши, которая, как могла, обучала меня истинной вере. Она объяснила мне, что от Бога ничего нельзя требовать – можно только смиренно просить, уповая на его милость, и что нельзя призывать его кары на голову бабушки и подружек, потому что у Господа своя справедливость и мой ум ее не вместит. Мое панибратское отношение к Богу она осудила, сказав, что с Богом нельзя дружить – можно только любить его и бояться, как любят и боятся отца.