Он проходил через пропасти темной стороны Меркурия, где черные горы царапают звезды и нет, и никогда не было жизни, спускался в кратеры Луны и путешествовал в поясе астероидов, создавая карты сотен маленьких мёртвых мирков, — всегда один, в то время, как хозяева ждали его под защитой своих кораблей.
И, несмотря на это, он — пария, вещь андроид и люди пользуются и пренебрегают им. Они — люди, а он всего лишь предмет вне природы, смутно отталкивающий, слегка пугающий.
Он даже не мог познать себе подобных, так как хозяева разделяли своих слуг, как бы предчувствуя опасность.
«Для тебя нет места ни на земле, ни в небе, ни в аду!».
Мысли Мерит влились в его разум словно ручеек слез.
— Для нас нет ни утешения, ни надежды, ни убежища. Мы созданы по вашему образу мужчиной и женщиной. Но вы жестокие боги, так как создали подделку и дали нам разум, чтобы мы знали это. Вы даже отказали нам в достоинстве. Ведь мы не просили делать нас…
— Достаточно, — резко прервал ее Кейлин.
На этот раз переход меньше испугал Хару, но это было еще хуже.
Разум андроида, который он только что разделял, казался теперь громадным пространством, заполненным нежным светом, его же сознание было темной дырой, забитой страшными формами.
Великолепная сила исчезла. На него навалилась давящая усталость, и он почти с отвращением взглянул на свои дрожащие руки, уже не желая спрашивать, что Кейлин обнаружил в нем — он просто не хотел этого знать.
— Теперь ты знаешь нас? — тихо спросил Кейлин. — Можешь ли ты понять нашу ненависть?
Настало долгое молчание.
Затем Хара ответил, с трудом подбирая слова.
— Это не ненависть. В отличие от людей вы просто не знаете, что это такое… То, что чувствовал я… это не ненависть — это гордость.
Он многое почувствовал в разуме Кейлина — жалость к человеку за его слабость, восхищение перед его храбростью, ибо он жил и творил, несмотря на свою слабость и, может быть, даже благодарность.
Кейлин сделал неопределенный жест:
— Теперь это уже не имеет значения.
Он посмотрел на Хару и землянин впервые увидел в глазах андроида почти усталость, когда тот медленно сказал, как бы размышляя вслух:
— Мы не хотим править людьми, и нам не нужна власть! Вы — люди, владеете и повелеваете нами. Так неужели мы должны погибнуть, уйти в небытие, только из-за того, что вы боитесь нас? У нас нет даже надежды на потусторонний мир, чтобы смягчить это исчезновение!
Сражение будет долгим. Я не хочу его, как и никто из нас. Но мы должны выжить, и, может быть, благодаря этому, люди станут лучше. Между нами не будет примирения, пока эти несчастные миры управляют теми, кто не из толпы, а над ней и не колышется от малейшего дуновения ветра.