И вот следственная тюрьма, где его держали в одиночке. Охрану тюрьмы усилили – из-за опасения штурма, что ли? Из четверых налетчиков остался в живых еще Балабан, человек в деле случайный, знавший мало. Поэтому полиция мертвой хваткой вцепилась в Дантиста.
– Может, поведаете старику, по чьему приказу вы планировали эту акцию, уважаемый пан Станислав, – журчал словами похожий на доброго булочника толстый следователь с добродушной улыбкой на лице и холодными глазами. Развалившись в широком дубовом кресле в кабинете для допросов при тюрьме, он, по обыкновению своему, направлял в лицо допрашиваемому луч лампы, чтобы ни одно дрожание ресниц не укрылось от его взора.
– Какой приказ? – упорно стоял на своем Дантист. – У меня не было денег. Случайно познакомился с теми тремя. Решили поправить свое материальное положение, потому что в этой стране мы никому не нужны.
– Бросьте, Дантист. Вы уже не первый год состоите в боевой ячейке так называемой Организации украинских националистов. На вашей совести еще несколько нападений и убийств.
– Чепуха! Я всегда был честным гражданином своей страны. Воевал за нее с русскими. И брошен этой страной на голод и прозябание. Я хотел лишь взять свое, что мне задолжала Польская Республика. Ни в какой организации не состоял. И я не Дантист, не доучился на него. Я простой страховой агент, да и то в прошлом.
– Вас казнят, пан Станислав Ковган. И это прискорбно – вы мне симпатичны. Но вы убили одного полицейского и ранили другого. Подозреваетесь в налете еще на один банк и коммерческое предприятие. Единственный ваш шанс – признаться в том, на кого работали.
– Я отчаялся на роковой поступок, потому что голодал. Я не состоял никогда ни в какой организации. Мне больше нечего сказать.
Дантисту выделили государственного защитника. Энтузиазма у того не наблюдалось. Он твердил подзащитному, как неразумному дитю:
– Шансов остаться в живых у вас немного. За такие преступления в Польше расстреливают. Так что следователь дело говорит. Признавайтесь.
– Я уже все сказал. Других признаний для вас у меня нет…
За дедом пришли морозной январской ночью 1937 года. Сотрудники НКВД были строги, но тактичны и прятали глаза. Обыскивали дом без усердия, не переворачивали, как это принято, все вверх дном. Казалось, они сами не рады своей роли.
Деду, всегда спокойному и уверенному в себе, и на этот раз не изменило самообладание.
– Ничего, внук, – уже в прихожей перед выходом он потрепал по плечу подавленного Ивана – тот уже вымахал на полголовы выше его. – Они ошибаются. Разберутся и отпустят.