Отчаявшись обустроить русскую землю по своему хотению, режиссер Соловьев тоже загрузил своих героев в воздушный шар. Перед отправкой они ритуально трахнулись — не по велению сердца, а из протеста. В антисоветской трилогии Соловьева все делали из протеста: носили серьгу, гнали самогон, ждали перемен и запиливали еврейских детей, которые от протестной натуги получались карликами, хоть и особо одаренными в области математики. С еврейскими детьми такое случается.
Фильм был закончен аккурат к распаду СССР. Нужно было торопиться экстерном строить новый мир — но борьба истощила, даже карнавальная борьба «Ассы» и «Черной розы»: уй-юй-юй-юй!.. Русским вообще не дается новый мир — они умеют бороться со старым, вспоминать лучшее (общность, Гагарина, песни под гитару, голых отроковиц у ручья) и улетать. Накануне запуска Соловьева вдруг снова пронзила чеховская нота, и он перенес третий акт антикоммунистической борьбы на дачу, где тихо светит луна и мерцают деревья, и столы в утренней дымке под пленкой от дождя, и праздно слоняются милые никчемные люди. Как Чехов в канун революции пятого года, чуя недоброе, возлюбил окружающих лишних и слабых духом мечтателей — так и Соловьев проникся человеколюбием и отпел отмирающее сословие.
Дача была родовым поместьем ракетного конструктора, который при старом режиме жил себе тузом в шоколаде, а новая Россия обещала ему тлен и непочтительность. Тут было не обойтись без постмодернизма. Мало того, что фамилия конструктора была Башкирцев (так звался генеральный в «Укрощении огня»), так его супругу еще играла Алла Парфаньяк, всего единожды отметившаяся в кино в роли журналистки из «Небесного тихохода», а после вышедшая замуж за Ульянова. То есть академик не только укрощал огонь, но и получился родней летчику Булочкину, который первым делом самолеты, а девушки потом. На юбилей академику дарили 12-килограммовую чугунную композицию «К. Э. Циолковский с ракетой», которая падала острием вниз в ногу жене, Булочкиной по первому браку, а также в качестве шуток-юмора-веселого смеха распиливали пополам его взрослую дочь, но факир был, как обещано, пьян, и срастить не удалось. Нижняя половина гуляла вокруг клумбы, а верхняя обмахивалась веером на серванте в качестве символа упадка столбовой советской интеллигенции. Старший сын — еврейский карлик — упорно звал всех в Америку, где проживал ввиду математических талантов, ежедневно целуя асфальт Нью-Йорка от ненависти к совку. А младшей дочке академика, той самой девочке на шаре, все это глухо обрыдло, как всем представителям золотой молодежи, она чувствовала себя взрослой, как все отроковицы из фильмов Соловьева, и хотела романтического секса с незнакомцем в раритетном автомобиле «Победа», как все стильные барышни в ее возрасте. Незнакомец был пришлый, и играл его соловьевский сын Митя, довольно интересный молодой человек. В общем, такой «Вишневый сад» — которого и в оригинале никому, блин, не жалко.