— Все будет в порядке, дорогой Игорь, — уверенно говорил Тенин уже в самолете (он лично отвечал за операцию по вывозу). — Я гарантирую вам, что вы останетесь работать в своем министерстве в Москве. Даю честное слово чекиста. Конечно, получите выговор по партийной линии, — все-таки вы дали промашку, но потом его снимут. Разведетесь с Ириной, дело-то ведь не политическое, а житейское, я сам разводился. Один раз, но трудно. Вступите в законный брак с Джейн, вернетесь сюда. А вдруг Джейн понравится Москва? — Тенин врал убедительно, ласково похлопывая Игоря по спине.
— А меня не посадят в тюрьму? — спросил Игорь на всякий случай.
— Да у нас что? Сталинские времена? За что сажать? Вы обо всем рассказали, как подобает советскому человеку, ничего плохого не сделали! Где работали, там и останетесь работать!
В МИ-5 примирились с отъездом незадачливого русского.
— Говорят, что человек не должен сам отличать победу от поражения. Как вы считаете, Джордж? — вопрошал Дженкинс, раскочегарив свой бриар.
— Кажется, мы достигли многого и сделали самое главное: показали с помощью прессы, что советский режим бесчеловечен и КГБ — это жестокий монстр. Уже многие недели дело Воробьева не сходит со страниц газет. — подыгрывал шефу умный Джордж, нежно поглаживая лысину.
— Пожалуй, вы правы, — согласился Дженкинс безрадостно.
Самое главное — ощущать победу самому и не лишать этого чувства подчиненных. Победа это или нет, рассудит будущее. И контрразведчики выпили в ближайшем пабе по «Гиннесу» за свои успехи.
Советская власть действительно оказалась милостивой: в тюрьму Воробьева не посадили, правда, хорошенько допросили и попугали на Лубянке, а затем исключили из партии за аморальное поведение, отметив заслуги посольства в профилактической работе с кадрами. Из министерства тоже не уволили, а направили заместителем начальника речного порта в волжский городок Козмодемьянск, почти полностью сохранивший свое дореволюционное очарование: деревянные домишки, раскинувшиеся на холме, сады с цветущими яблонями, шумный рынок, гуси и кошки на улицах. Поселился Воробьев в деревянной избе недалеко от маленькой пристани времен еще царя Гороха, важное название «порт» ничего ей не прибавляло. За окном радостно смеялись босые дети, и вообще жизнь была солнечной и прекрасной.
Такой прекрасной, что невозможно было не пить — но не как изнеженные джентльмены в клубах, а по-русски: мутно, безвылазно, безнадежно. Пить в одиночестве, когда в сигаретном дыму вдруг проступали контуры такого знакомого Биг-Бена, вздымались брызги от ударов весел во время регаты на Темзе, крутились холеные шпицы в Хемстеде, рядом с домиком Китса. «Приходи, мой грустный беби, приходи и не тоскуй!» — напевал он себе под нос по-английски, думал о Джейн и сыне, каменел от выпитого и падал в постель.