— Братцы, пощадите! У меня дома мать восьмидесятилетняя, поневоле занялся разбоем! — хорошо поставленным голосом кричал злодей, барахтаясь в руках Юй Чжаньао. Тот схватил его за загривок, подтащил к носильщикам и с силой швырнул на землю, после чего пнул в рот, который ни на минуту не закрывался. Мужик закричал от боли, отплёвываясь и задыхаясь, из носа у него хлынула кровь.
Юй Чжаньао наклонился, рывком вытащил из-за пояса разбойника красный свёрток и развернул красную тряпицу — внутри оказалась небольшая изогнутая коряга. Носильщики и музыканты заохали.
Злодей плюхнулся на колени прямо на землю, без конца отбивал поклоны и молил о пощаде. Юй Чжаньао хмыкнул:
— Все разбойники на дорогах всегда рассказывают про восьмидесятилетнюю мать!
Он отошёл в сторону и смотрел на носильщиков и музыкантов, как вожак собачьей стаи смотрит на остальных псов. Те с дикими криками окружили разбойника плотным концом и принялись осыпать его тумаками и пинками, было видно только, как мелькают руки и ноги. Сначала ещё доносились пронзительные крики и плач разбойника, а потом он затих. Бабушка стояла у дороги, слушая, как с глухим стуком удары обрушиваются на тело злодея; она взглянула на Юй Чжаньао, потом подняла голову, посмотрела на молнию в небе, и на лице её по-прежнему застыла величественная, ослепительная, как золото, улыбка.
Один из музыкантов поднял большую трубу и с размаху ударил разбойника по голове. Острый край вошёл в кость черепа, да так, что пришлось применить немалую силу, чтобы его вытащить. В животе у разбойника что-то булькнуло, сведённое судорогой тело расслабилось и обмякло, а из глубокой раны потянулась ниточка красноватой жидкости.
— Подох? — спросил музыкант, державший в руках трубу, которой нанёс смертельный удар.
— Забили мы его насмерть, но такую сволочь и убить не жалко!
Лица носильщиков и музыкантов помрачнели, им явно было не по себе.
Юй Чжаньао посмотрел на мертвеца, а потом на своих товарищей, но ни слова не сказал. Охапкой гаоляновых листьев он вытер бабушкину рвоту внутри паланкина, потом поднял ту корягу посмотреть поближе, замотал её снова в красную тряпицу и с силой отшвырнул. В полёте ткань размоталась, коряга упала первой, а следом и тряпица приземлилась на гаолян большой тёмно-красной бабочкой.
Юй Чжаньао усадил бабушку в паланкин:
— Дождь собирается, пора двигаться дальше!
Бабушка сорвала шторку и сунула её под сиденье паланкина. Вдыхая свежий воздух, она смотрела на широкие плечи и тонкую талию Юй Чжаньао. Он был так близко от паланкина, что можно было бы протянуть ножку и дотронуться до его крепкой, побритой налысо головы.