— Соглашайся на любую сумму. — Иосиф остановился, вытащил бумажник, отсчитал триста долларов США, вложил их в руку Лауры и с легкостью в голосе произнес: — Это задаток. На следующей встрече, когда ты будешь знать, сколько мы должны платить за каждую квартиру, получишь остальное. Теперь что касается твоих других вопросов: никто из моих товарищей, а их семь человек, требовать комфортных условий не будет. Главное, чтобы были кровати, постельные принадлежности, стол и пара стульев. Если будут интересоваться, для какой категории лиц ты снимаешь жилплощадь, можешь открыто сказать: для испанских эмигрантов. Все они моего возраста.
— А вот и мой дом, в котором я живу! — неожиданно воскликнула Лаура, остановившись около подъезда.
Григулевич невольно посмотрел на табличку с названием улицы: «Венустиано Каранса, 9».
— Я благодарна тебе, Мануэль, за приятно проведенный вечер, — проворковала она и, протянув на прощание руку, спросила: — Когда теперь встретимся?
— Ровно через две недели на том же месте и в то же самое время.
С лукавой улыбкой на губах она кивнула ему и, попрощавшись, скрылась за дверью.
* * *
Признание Григулевича в любви к мексиканке Лауре пришлось не по душе Эйтингону.
— Первая любовь — ненадежная любовь, она со временем проходит и забывается, — произнес он неодобрительно.
Избегая смотреть на него, Иосиф сухо возразил:
— Зря вы так говорите. Это не банальная любовная история, которая проходит и забывается. У меня это серьезно. Глупо это или нет, но я не смогу без нее жить. Без нее я — ничто. Лаура — это моя сегодняшняя и будущая жизнь. И рано или поздно я женюсь на ней. Я добьюсь этого!
Эйтингон торопливо замотал головой, на большой его залысине то ли от большой жары на улице, то ли от подействовавшего на него пылкого признания Иосифа выступили крупные капли пота. Вытерев их, он решительно прервал его:
— Любовь и разведка, как лед и пламень, понятия несовместимые и недопустимые. Особенно в нелегальной разведке. Мы не рекомендуем нелегалам жениться на иностранках. И запомни раз и навсегда: разведчик в поле не принадлежит себе! Его личная жизнь — тоже!
Бессердечно брошенные Эйтингоном слова, будто метельный, колкий снег, ударивший в лицо, больно ранили Григулевича. Он мгновенно нахмурился и, не глядя на него, выпалил:
— Не надо мне, Леонид Александрович, осложнять и без того уже сложную жизнь! Делайте со мной, что хотите, но я все равно женюсь на ней!
Эйтингон понимал, что переборщил, что нельзя было так разговаривать с влюбленным парнем. Чтобы как-то смягчить ситуацию, он заговорил примирительным тоном: