• сообщается о болезни какого-то человека;
• он подходит к Иисусу;
• он просит об исцелении;
• Иисус говорит что-то в ответ, а затем исцеляет словом или прикосновением;
• очевидцы изумляются.
Эту базовую канву мы находим снова и снова. Варьируются лишь детали: кто болен, чем болен, что говорит Иисус и т. д.
Есть и рассказы о спорах:
• Иисус или кто-то из апостолов делает что-то (скажем, в субботу);
• еврейские вожди недовольны;
• Иисус в ответ указывает им на ошибку;
• Иисус метко подытоживает свою главную мысль, ставя оппонентов на место.
Опять-таки эта канва повторяется снова и снова.
Мартин Дибелиус и Рудольф Бультман по-разному классифицировали рассказы, но соглашались, что форму определяли устные рассказы и пересказы в ходе устной передачи.
Рассуждая о «месте в жизни», эти ученые больше думали не о конкретных рассказах, а о жанрах/формах. Какие события подтолкнули христианские общины к тому, чтобы передавать притчи, рассказы об исцелениях и спорах? Почему они стабильно наделяли предания теми или иными особенностями? Найдя ответы на подобные вопросы, исследователи рассчитывали воссоздать историю тех значимых лет христианства, которые предшествовали написанию евангелий и от которых почти не осталось письменных источников (за вычетом посланий Павла, которые не описывают историю христианства, а решают проблемы конкретных общин).
Возьмем пример. В каких ситуациях верующие сложили о конфликтах Иисуса с фарисеями рассказы с концовкой в виде метких фраз? Очевидно, в ситуациях, когда евреи-нехристиане ругали их за нарушение еврейских уставов о субботе и т. д. Рассказы показывали, как сам Иисус отвечал на подобные обвинения, и легитимизировали то, что христиане делали десятилетия спустя.
А в каком контексте возникли предания об исцелении Иисусом больных и воскресении мертвых? Очевидно, в ситуациях, когда христиане доказывали, что Иисус есть Сын Божий, явившийся во исполнение пророчества о Мессии-целителе. Иными словами, эти рассказы больше говорят о христианских общинах, чем об Иисусе.
Если помните, в главе 1 мы отмечали, что наши воспоминания ничуть не меньше сообщают о настоящем, чем о прошлом. Ведь что толкает нас возвращаться к прошлому? Его актуальность. И хотя критика форм не ставила вопрос подобным образом, это относится и к ранним христианам, которые из уст в уста передавали рассказы об Иисусе. Они рассказывали о прошлом – делах и словах Иисуса – в свете своего настоящего. И весьма возможно, что по ходу дела возникали «искаженные» воспоминания: как полагала критика форм, не все эти события произошли с историческим Иисусом. Однако они были по-своему ценны. А для людей, которые делились ими, они были не менее реальны, чем воспоминания, укорененные в жизни исторического Иисуса.