— Пожалуй, тетушка; только, будьте ласковы, не идите со мною рядом, а ступайте вперед; я буду рассказывать дорогу, а то мой конь не любит бабьего духу.
Цыганка пошла вперед; хлопец поехал за нею шагом на благородном расстоянии.
Солнце зашло, и полная луна взошла на чистое небо, когда хлопец и цыганка прибыли на зимовник.
В темной комнате стонал Герцик; его рука распухла до плеча и будто покрылась лаком; но опухоль не шла далее. Видно, яд потерял свою силу. В соседней комнате сидели при свете каганца (плошка из толстой светильни и бараньего жира) Касьян и Чайковский с женою, рассуждая, куда пропал хлопец. Наконец, он явился.
— Где ты пропал, вражий сын? — закричал Касьян. — Человек умирает, а ты, верно, спал в степи? Где знахарь?
— Знахаря нет дома; сказали: поехал в паланку (род городка оседлых запорожцев) лечить какую-то паню: говорят, что-то съела, что ли, так в животе неблагополучно; а вернется послезавтра, сказали, приедет.
— На черта он мне послезавтра, дурень? Где же ты пропадал?
— Я нигде не пропадал, а все ехал ходою, проводил сюда какую-то знахарку, что ли, цыганку, что ли, я не разберу ее толком; стар человек, тихо ходит, а говорит: «Вылечу от гадюки». Вот мы и опоздали.
— Где же твоя знахарка?
— Тут, за дверью, только не испугайтесь. Пожалуйте сюда, тетушка!
Хлопец, толкнув ногою, отворил дверь и быстро отошел в сторону. Цыганка вошла.
— У вас есть недужий (больной), — говорила она, — змея укусила его; злые змеи в это лето, очень злые, трудно заговаривать их, а я знаю заговорку, заговорю змею хоть водяную, хоть степовую…
— Это степовая, — сказал Чайковский.
— А ты почему знаешь? Ты знахарь? Так заговори, коли знахарь.
— Я не знахарь, бог не дал мне мудрости, а змея укусила на степи, так должна быть степовая.
— Не мешайся не в свое дело, ученого учить — портить.
— Правда, тетушка, — сказал Касьян, — идите скорее к больному, время не терпит.
Цыганка сбросила с головы тряпку, встряхнула головою, и длинные седые волосы совершенно закрыли лицо ее; потом подошла к Герцику, осветила ему руку, взглянула на лицо и остановилась.
— Что, бабушка, можно отшептать? — спросил Герцик жалобным голосом.
— Можно, лишь бы угодно было богу. Я, кажется, где-то видела тебя? Не ворожила я тебе когда-нибудь?
— Нет, бабушка, никогда не ворожила, в первый раз тебя вижу.
— Ну хорошо, идите себе, вынесите и светло.
Все вышли в другую комнату, скоро послышалась заговорка цыганки.
«Помолюся господу богу и всем святым его! Десь-не-десь на Лукоморье стоит яблоня сухая, на тую яблоню муха налетае, лист обвивае, черва нападае, корень источае, яблоню сгубляе… И на человека раба божьего есть напасть злая, болести, и хворобы, и всякие наробы, и гады заклятые; ты у меня, подтинница, веретинница, не крутись, не вертись, я тебя знаю, от сестер различаю, есть веретинница луговая, лесовая, гноевая, земляная и веретинница водяная. Я тебя словом сильным изгоняю, заклинаю, убирайся к сестрам-посестричкам, малым невеличким, где топор не стучит, где люди не ходят, где коровы не бродят, куда петушиный голос не залетает; не палить, не сушить тебе белого лица, желтые кости, гарячия крови раба божия!.. Тьху! Сгинь!.. Сгинь, говорю!»