— Слышу, пане!..
— Я вижу, что сотник кругом дурень, взял его за воротник, вывел на крепостной вал и спрашиваю: «А где солнце всходит?» — «Там», — отвечал сотник. «А заходит?» — «Вон там», — сказал он. «Так знай же, пане сотник, что и всходит и заходит солнце на земле полковника, на моей земле то есть, понимаешь? А ты, поганое насекомое, посягаешь на мою славу, хочешь оттягать у меня землю? Хлопцы, нагаек!..» Пришли хлопцы с нагайками; сотник видит, что не шутки, — повалился в ноги: «Я, говорит, и свою землю отдам, помилуйте…» Мне стало жалко дурня; я плюнул на него и пошел домой, да всилу запил злость. Такой дурень!..
— Дурень, пане! Правду люди говорят: дураков не пашут, не сеют, сами родятся.
— Сами!.. А что борщ?
— Готов.
— Фу! Какая штука! Во рту огнем палит, — говорил полковник, пробуя ложкой из кастрюли борщ, — казацкая пища. В горле будто веником метет; здоровый борщ!.. Я думаю, лошадь не съест этого борщу?
— Я думаю, лопнет.
— Именно лопнет! Один человек здоровеет от него, оттого он человек, всему начальник.
— И человек не всякий. Доброму казаку, лыцарю (рыцарю) оно здорово, а немец умрет.
— Не возьмет его нечистая! Разве поздоровеет.
— Нет, не выдержит, пропадет немец.
— Докажу, что не пропадет. Позови сюда Герцика. Посмотрим, пропадет или нет.
— Послушай, — говорил полковник Иван входившему Герцику, — у нас за спором дело: я ем свой любимый борщ и говорю, что он очень здоров, а Гадюка уверяет, будто для меня только здоров, а ты, например, пропадешь, коли его покушаешь. Бери ложку, ешь. Посмотрим, кто прав.
Герцик проглотил несколько капель борщу, и лицо его судорожно искривилось, слезы градом пробежали по лицу.
— Что же ты не ешь? — спросил полковник.
— Бьюсь об заклад, с третьей ложки он отдаст богу душу, — хладнокровно заметил Гадюка.
— Я не могу; это не человечье кушанье, — сказал Герцик.
— Что ж я, собака, что ли?..
— От этого и собака околеет.
— Так я хуже собаки?
— Боже меня сохрани думать подобное! Это кушанье рыцарское, геройское, такое важное — а я что за важный человек… Я просто дрянь…
— Не твое дело рассуждать; ешь коли велят! — говорил полковник, схватив левою рукой за шею Герцика, а правою поднося ему ко рту ложку здорового борщу.
— Не могу, вельможный пане! Умру!
— Это я и хочу знать — умрешь ты или нет. Ешь!
— Послушайте, пане! У меня есть великая тайна, я сейчас только шел говорить ее вам; позвольте сказать, я вам добра желаю, все думаю, что бы такое полезное сделать; вы мой спаситель… вы…
— Ешь, а после расскажешь
— Умру я от этого состава, и вы ничего не узнаете, а тут и ваша честь, и все, и все…