«Лучшая» комната в доме использовалась только по особым случаям. На мой взгляд, это было довольно заброшенное помещение, где всегда слегка попахивало плесенью, как будто его редко проветривали. Бледные стены были увешаны фотографиями Мэттью в разном возрасте, начиная со снимка голенького младенца, который мне очень нравился, и заканчивая тем, где он гордо стоит в своей мантии в день вручения диплома. В комнате был большой камин, где рядом с поленницей стояла плетеная из лозы корзина, полная хвороста для растопки. На подлокотниках кресел в нейтральных тонах лежали сложенные шотландские пледы, а на кофейном столике аккуратной стопкой были сложены экземпляры журнала «Дома и сады».
Я знаю, что Маргарет считала, что у нее безупречный вкус, но мне все показалось слегка устаревшим, старомодным. Во всех комнатах висели пятирожковые люстры с лампочками в виде свечей, напоминавшие мне освещение, которое можно увидеть в пабе, хотя я никогда не говорила ей об этом.
У его отца была просторная мастерская в углу сада, где он делал рамки для фотографий и мастерил «всякую всячину», я думаю, это был предлог для того, чтобы спрятаться от Маргарет. Мэттью сказал, что у него где-то там был стул и радиоприемник, в сезон постоянно настроенный на соревнования по крикету. Мне всегда казалось странным, что, живя в таком большом доме, Энтони приходилось искать убежища в своем необыкновенном сарае, тогда как мои родители, жившие в тесноте, были счастливы, всегда находясь рядом, неразлейвода, как любила говорить моя бабушка.
Я помню, как мы с Мэттью, однажды приехав к его родителям на праздничный ужин, услышали, как Маргарет кричит отцу Мэтта: «Эй, Энтони, живее, живее!», – указывая на бутылки с вином, как будто он был официантом. Я не могла поверить, что она разговаривает с ним таким тоном. Энтони вытянулся по стойке «смирно» и отсалютовал ей: «Да, сэр! Я понял! Сию минуту, сэр!» Потом, словно не замечая нас с Мэттью, он начал препираться с ней. Я не знала, куда деть глаза. «Ох, не начинай!» – застонала она. Мэтт, привычный к таким сценам, просто улыбался, но я посчитала это неприличным. Мне казалось, что я смотрю театральную пьесу, не переставая думать о том, как повела бы себя в таком случае моя мать. Они с отцом редко бранились, а эти люди орали во всю глотку и сквернословили в моем присутствии. С одной стороны, мне хотелось позвонить маме и сказать ей, что сам факт того, что люди живут в особняке с решетчатыми рамами, еще не означает, что они умеют ладить друг с другом, а с другой – я ничего не хотела рассказывать, чтобы не разрушать ее мечту. Я держала Мэттью за руку, пока перебранка шла своим чередом. И я поняла, что хочу, чтобы у нас все было по-другому, лучше. Я поклялась, что мы никогда не будем спорить или ссориться, как они. По крайней мере, именно так я думала.